6. Храм преподобного Сергия

Воспоминания схимонахини Игнатии (Пузик) - Летопись

Как в жизни отдельной души, в жизни природы, так и в жизни общества новое образуется через борьбу, через скорби. Петровскому братству пришлось проститься в 1929 году с дорогим для него храмом-кораблем в честь Боголюбивой Божией Матери. Владыка заранее подыскал неподалеку храм, причт которого согласился принять осиротевших монахов. Это был храм преподобного Сергия, близкого покровителя всех зосимовских иноков. Не без тяжести и туги перешли туда петровские подвижники. Храм показался тесным и неудобным; надо было во многом приспосабливаться ко вкусам и требованиям местного причта, но Владыка не обращал внимания на частности, убеждал всех оказывать любовь приютившему их храму, а сам неопустительно вводил тот же истовый православный устав, что был и в Боголюбском соборе.

Однако наряду со скорбью в этом именно храме братию ждали и большие радости. Батюшка получил здесь для своего старческого делания маленький придельчик в честь Владимирской иконы Божией Матери, совершенно изолированный от основного храма, сообщающийся с ним отдельным коридором. Старческие его труды именно здесь, в этом маленьком владимирском храмике-кувуклии, достигли своего высшего расцвета, здесь же в коридорчике получили себе место для молитвы его наиболее преданные духовные дети не из певчих; они так и стали называться «проходными». Здесь «проходные» стали свидетелями той тихой, но великой работы, которую день за днем проводил батюшка. Сколько они здесь насмотрелись, сколькому научились, образец какой светлой и чистой любви во имя

Христа они здесь каждодневно наблюдали! Небольшая икона Рождества Христова да крест Господень были единственными иконами этого удивительного «прохода». Тихий огонек мерцал перед иконами, ровный, постоянный, как святая любовь батюшки — ровная, безотказная ко всем приходящим.

А в новом храме появились не только новые прихожане, но и души, которые точно ждали батюшку для своего возрождения. Это прежде всех была Ольга — большая Ольга, как ее звали впоследствии, деятельная прихожанка храма преподобного Сергия, где она пела и украшала иконы. Владыка ее сразу приметил и почти за руку привел к батюшке. Он посоветовал, чтоб сестры занялись с ней, приголубили бы ее, так как она была очень пуглива и еще ничего не знала о духовном руководстве. Ольга по своему кроткому нраву очень скоро вошла в ближайший к батюшке круг сестер, стала петь на клиросе у матери Евпраксии; батюшка тепло принял ее душу.

Здесь же, в этом храме, нашла себе прибежище у ног батюшки одна большая, сильная душа, уже немолодая женщина — вдова высокого рода, которая со всей горячностью принялась за дело спасения своей души. Ей это трудно давалось, так как по своему воспитанию она не привыкла смиряться и ограничивать себя, ей казались новыми, совершенно непостижимыми задачи, которые ставил перед ней батюшка, но, поразившись открывшимся перед ней миром внутренней жизни, она уже не могла отказаться от выполнения этих задач. А батюшка, зная большое, сильное, но и не обработанное еще для духовной жизни сердце, смирял Веру Г. (так звали вдову) почти как Исидора из Лествицы. Она, бывало, и плакала, и убегала от батюшки, и тут же возвращалась опять, и уже когда совсем смирялась, могла всю душу свою повергнуть к батюшкиным стопам. Она стала непременной посетительницей батюшкиного прохода, даже больше того — она почти без выхода находилась в батюшкином храмике-кувуклии: убирала его, отапливала в холодные зимние месяцы. Жизнь ее чудно менялась под руководством батюшки. Господи! Сколько бумаги исписала она, открывая свои помыслы, как быстро-быстро ходил карандаш, выводя крупные уверенные буквы, сколько слез вместе с буквами ложилось на страницы!

В этом же храме особенно памятна душа ученой и премудрой Елены, знакомой со всеми тонкостями словесности и искусствоведения. Она излагала перед батюшкой свои длинные и изумительные по глубине анализа апокалиптические выкладки и находила удовлетворение этим своим бесконечным руладам в одном слове батюшкиного одобрения или порицания. Пришла она под покров батюшки после сильной душевной бури; перед ней открывалась блестящая будущность, она сознательно от нее отвернулась, а потом и жизненное горе подавило ее. В отче она сразу все обрела: она была хотя и прекрасно образована — а разум кичит, по Апостолу (1 Кор 8:1), — но и столько же удивительно смиренна. Сразу она притихла, успокоилась у батюшки, нашла себя и свое место. Так удивительно и к каждому мог подойти батюшка, обладая своей прекрасной наукой — знанием человеческого сердца.

Была здесь и еще одна душа; от шумной светской жизни она как-то сразу резко повернула на духовный путь; часами сидела она у батюшки; другие уже и роптать начинали. А батюшка точно и внимания не обращает: «Открывал ржавые засовы», — скажет. Эта раба Божия Анастасия стала очень приверженной к храму, сняла свои нарядные одежды, стала в храме производить различную уборку, не выбирая чистого или легкого дела; она быстро зрела для вечности, заметно менялась и очень скоро скончалась; тихой, мирной была ее удивительная смерть.

Сюда же часто приходила немолодая уже, скромно одетая женщина с печатью величия и молчания на прекрасном немолодом лице. Она вела строгую подвижническую жизнь в семье сына; к батюшке она прибегала как к источнику живой воды, поддерживающему ее скрытые подвиги. Она светло скончалась на Светлой седмице. У гроба ее чувствовался особый какой-то мир и даже праздник.

Такими разнообразными, совершенно отличными друг от друга душами руководил батюшка. Он каждой душе указывал ее путь согласно ее запросам, положению, рвению ко спасению, и каждому, кто с верой отдавался в батюшкино руководство, был спасителен именно этот, указанный батюшкой путь. Конечно, больше всего любил отче общежительное монашеское житие; душой батюшки был скит и скитские сестры, но, вникая в премудрость Божию и испытуя в судьбах людей пути Промысла Божия, батюшка имел одну цель всех и каждого в его положении поставить на спасительный путь. Поэтому хотя и образовалась его сердцевина, поэтому хотя там и были его присные дети, однако многих забот, слез и страданий стоили батюшке эти другие мирские, разнообразные люди, которых он любил даже более «страдательной» любовью, чем своих близких пташек. И если эти пташки по детству своему говорили, что вот бы всем стать монахами, батюшка глубоко молчал и говорил, что нельзя, что люди разные, каждому нужно найти на духовном пути то, что ему присуще, что его. «Вот заставь Владимира пойти в монахи ничего не выйдет, а обвенчаем его с Ольгой, и будет проводить спасительное житие». «Ниночка с тех пор, как нашла себе пару, стала много спокойней», — говорил батюшка в другой раз. И как же любила эта Ниночка батюшку: она шагу без него не делала; любая инокиня могла бы позавидовать беспредельной вере и послушанию, которые имела эта Ниночка к своему старцу. Как заботился батюшка о рождении младенцев его духовных детей, находил соответствующих людей, делал необходимые распоряжения, нарекал имена новорожденным; был даже (против своих взглядов) крестным отцом одного мальчика, мать которого переживала острую нужду.

Эти и подобные события постоянно происходили в батюшкиной кувуклии, постоянно «проходные» жили одной жизнью с этой бесконечной вереницей людей и с жизнью батюшки, обнимающей заботы и печали этой вереницы. Сколько было всего за многие-многие дни многих лет этого Владимирского придельчика в храме преподобного Сергия…

Но батюшкино служение спасению ближних не шло только по восходящей линии; напротив, насколько сил и любви вкладывал батюшка в свое дело, настолько сам все слабел, и болезнь брала верх; все скованней становились движения, все необходимей была посторонняя помощь. Для христианина есть глубокое счастье в его вере: внешние события он может разложить на отдельные составные моменты, вера открывает его очи, он видит глубокие законы, невидимые глубины, проходящие под покровом обычных внешних событий. Это познание странно веселит его сердце; крепкими узами все более и более привязывается он к Создателю своему, познание внутренних сокровенных истин дает силы переносить все внешнее. Так мыслил и отче. с одной стороны все возрастающая любовь народа, доходящая почти до поклонения, с другой стороны возрастающая телесная немощь и вместе с нею по множеству болезней моих в сердце моем оправдания Твоя возвеселиша душу мою (Пс 93:19). Батюшка очень любил свое делание, за него он готов был положить и душу, и тело.

Летом этого же 1929 года батюшке пришлось действительно пережить и настоящее телесное испытание за своих духовных детей. Только что батюшка постриг мать Александру, а на другой день, в память преподобного Серафима Саровского, ехал в церковь на извозчике. Вдруг среди сильного движения на улице лошадь чего-то испугалась, встала на дыбы, и батюшка упал из коляски на мостовую. Необыкновенное спокойствие владело батюшкой, он не чувствовал никакой боли при падении, лошадь успокоили и довезли его до церкви. Была всенощная под день святого пророка Божия Илии. Батюшка пребывал все в том же спокойном, даже счастливом расположении духа. «Ничего со мной не случилось, только немного пострадала кожа на пальцах, и помазывающиеся святым маслом прикладывались к моим ранам». И здесь же батюшка со свойственным ему смирением добавлял: «На величании пели святому пророку: и почитаем яже на небеса на колеснице огненной преславное восхождение твое, а у меня было снисхождение на мостовую». По поводу этого чудесного избавления Владыкой был отслужен молебен. Батюшка очень серьезно пережил совершившееся с ним событие и со значением говорил: «Это мне за постриг враг отомстил, но Господь не дал врагу посмеяться спас меня от погибели».

Так уравновешивались внешние и внутренние события в духовной жизни батюшки и его стада; духовный рост детей не обходился без страданий старца, а эти попущенные Богом страдания смягчал Сам Господь, сотворяя из зла благо.