3. В Загорянском

Воспоминания схимонахини Игнатии (Пузик) - Летопись

Кроме певчих сестер за эти годы к батюшке приблизились, ища его руководства, и многие другие души, не вошедшие в состав певческого лика. Две образованные девушки, математик и естественница долго приглядывались к окружающей обстановке и друг к другу. Обе замкнутые по своей природе, они не знали и точно не хотели знать никого, кроме батюшки. Впоследствии они сблизились незаметно и как бы сами собой. Батюшка всячески поощрял это знакомство, однако болезненная, пугливая и страдающая недоверчивой мнительностью математичка часто отставала от своего друга, чуждалась и даже отстранялась от нее. Батюшке приходилось умерять пыл своей естественницы, когда та неосмотрительно и слишком жарко проповедывала математичке о монашестве. Были еще образованные девушки: географ и ее сестра, но они хотя и ходили довольно часто на откровение, никогда не вошли в круг батюшкиной «сердцевинки». Что здесь было? Почему? Спрашивали мы уже выше. Строй ли души батюшки не был вполне созвучен их внутреннему существу, руководство ли батюшки требовало определенных жертв на определенных этапах духовного пути? На это ответить очень трудно, но так и только так строится жизнь, так устрояется и образ духовного бытия.

Христова любовь батюшки привлекала всех, всем стараясь дать пииту и питие духовной жизни, но, несмотря на это, одни уходили, совсем оставляли батюшку, а другие, которые, казалось, и не думали ни о чем вначале, приближались к батюшке и становились его присными чадами. Так отошла от батюшки Хрисия, очень духовная и начитанная девушка, без конца засыпавшая батюшку самыми разнообразными духовными вопросами. Так отошла от батюшки со временем и математичка. Это были большие индивидуалистки, а батюшка требовал смирения перед сестрами, взаимной уступчивости ради общего духовного жития. Если люди не могли эту жертву принести, они никогда и не могли стать присными батюшкиными детьми. Впрочем, некоторым батюшка и не предлагал этой спасительной школы, эти люди не находились в числе его избранной иной братии, монашеского чина; они шли своей дорогой, так как для опытного взора старца было очевидно, что монашество и не является их путем. Батюшка сам так любил путь этот, что только отдельным душам по внушению Божию предлагал иночество, сам в этот момент точно перевоплощаясь в них.

Не все, однако, близкие к батюшке определялись по признаку своей наклонности к иноческой жизни: среди некоторых семейных людей, замужних женщин батюшка встречал такую готовность к послушанию, такую веру, такую преданность духовному пути, им открываемому, что, казалось, эти души по одному его слову оставили бы семью и ушли в монастырь. Батюшка, конечно, этого не делал, так как свято чтил христианскую семью, но души эти через всю свою жизнь оказывали такое беспрекословное послушание воле батюшки, что могли быть поставлены в пример для некоторых его иноков. Батюшка с величайшей любовью и иногда как бы изумлением наблюдал все это разнообразие душевных складов и строев открывающихся и доверяющихся ему людей и с еще большим усердием и безграничной любовью предавался своему послушанию.

Летом 1927 года вышла возможность для батюшки провести некоторое время под городом, в Загорянском. В небольшом домике поочередно жили Владыка и батюшка. В июне, отправив праздник Боголюбивой, батюшка поехал в Загорянское в сопровождении некоторых сестер. К этому времени у него стали заметно проявляться болезненные последствия перенесенного в монастыре энцефалита; дома необходимы были люди, которые вели бы хозяйство. Тут незаметно, потихоньку и жил батюшка в маленькой кельнце небольшого домика над рекой; в других комнатах помещались две пожилые монахини: упоминавшаяся выше монахиня Евфросиния и инокиня Елена; у них помещались и приезжие сестры.

Временное устранение от дел старчества в городе (хотя батюшка и писал туда без конца различные ответы) дало ему возможность поближе заняться делами своего маленького, только что зародившегося братства. Батюшка поехал в Загорянское с намерением совершить там постриг нескольких сестер, и первую тут же в июне он постриг Евгению, дав ей в иночестве свое собственное имя.

Как сестры завидовали этой счастливой «японочке»! За что ей такое счастье? Каждая хотела это имя для себя. Ах! детская, детская ревность! Господь ведь знал путь каждого; по мере своего дерзновения к Богу и по мере своего дерзновения о каждой душе знал этот путь и батюшка. И согласно с путем каждого ему определялось и имя. Того заслужила преданная простая душа Евгении — Бог захотел утешить ее, захотел утешить и батюшка.

А в августе, когда батюшка после июля опять приехал на дачу, он постриг и большую Екатерину. Бурная, сильная душа Кати не могла вместить этой радости, она считала себя вполне недостойной этого великого чина. Она в волнении несколько раз обегала кругом дачки, пока наконец успокоилась, смирилась, покорилась и хотя продолжала признавать себя недостойной, но, отвергая свой разум, умолкла, как несмысленная. Зато и получила она великое имя отца иноков, преподобного Сергия Радонежского, которого батюшка любил живой, слезной любовью. Мать Сергия еще и после пострига пыталась волноваться и выражать свое недостоинство, но это было радостное волнение, проявление благородной, уничижающей себя души.

В свободные дни на загорянскую дачу приезжали близкие сестры батюшки, приезжали иногда и послушники. Дольше других жила и отдыхала здесь в тишине мать Олимпиада. Она тоже утихла, умирилась душою, обрела под покровом мудрой и тихой любви батюшки свой мир и покой. Читая жития святых во время трапезы, батюшка иногда намекал матери Олимпиаде на то, как долго она противилась избрать иное житие, тогда как это житие было ее призванием. Отрываясь от клироса, ненадолго приезжала и мать Евпраксия. В то время певчие разучивали антифоны, и чудные их напевы подолгу звучали в вечереющем воздухе маленьких уютных комнат.

Здесь же, в этом тихом загорянском домике над молчаливой, как бы застывшей заводью, батюшка начал готовить к иночеству и Валерию. Она к тому времени закончила высшее образование и уже работала, правда, в скромной должности. Здесь, в Загорянском, батюшка дал ей читать отрывки из жизни пустынников в Рославльских лесах, особо указывая на жизнь любимого им игумена Антония Малоярославецкого. Сюда Валерия приезжала и поздней осенью, в октябре, когда уже в холодеющем воздухе вечера батюшка давал ей указания о том, что надо нести свою работу как послушание, трудясь всегда как бы перед лицом Божиим.

Лето кончалось, но здесь среди некоторых духовных возникла мысль, не остаться ли батюшке по болезни вот так навсегда в загородной тишине, чтобы не расточать своих слабых сил, а напротив, поддержать их. Каким гневом обрушился на это предложение Владыка! Он доказывал, что батюшка только начал, а никак еще не докончил дело своего старчествования, он с жаром писал о том, как заждался батюшку народ в городе, каким это будет большим горем для образовавшейся уже паствы. Он клеймил имена тех, кому пришло в голову подобное предположение. Он, обращаясь к ним с Евангельскими словами, восклицал: Иди за мною, сатано… Яко не мыслиши яже суть Божия, но яже человеческа (Мф 16:23; Мк 8:33). Батюшка и сам так не думал, несмотря на то что болезнь стала все больше и больше сковывать его. Тем более для него было беспрекословным решение Владыки, без благословения которого он не делал ни одного шага.

В конце октября батюшка вернулся в Москву.