16. Письма батюшки

Воспоминания схимонахини Игнатии (Пузик) - Летопись

Хотя сестры и находились под рукодством отца Никиты, но все эти годы истинным вершителем их судеб был батюшка. Сестры получали от него устное, а часто и письменное решение своих основных жизненных нужд, и батюшка Никита всегда спрашивал, как то или иное дело решил отче. Поэтому письма батюшки за период его лагерной жизни были основным источником руководства собранного им стада и их временного пастыря. Батюшка умел между слов рассказать о себе, дать наставление в скорби, каждой отдельной сестре подать утешение, вразумление, назидание.

«Наконец, после долгого странствования… я в Сарове, в стенах бывшей обители! восклицал батюшка в первом своем письме. — Слава Богу за все случившееся это одно можем сказать! С Ним везде хорошо и на Фаворе, и на Голгофе!» Не надо умножать слов, чтобы передать, какою радостью отозвалась каждая буква этого первого батюшкиного письма в сердцах его сироток. Из приведенного восклицания батюшки они поняли, что отец их предлагает всем благодарить Бога за все случившееся, считая свою судьбу общей со всеми сестрами. Им было также ясно, что благодатные подкрепления не оставляли их отца в месяцы его тяжелого пребывания в Бутырской больнице и что им на их Голгофе тоже должно быть хорошо.

«Чадца, — спешит батюшка написать во втором своем письме из Сарова, стремитесь к горнему, касаясь дольняго, поколику того требует телесная нужда». Это изречение батюшки, кажется, стало самым любимым среди сестер, все знали его наизусть, всем понятен был весь смысл приведенного восклицания. Сестры знали, что они, как иные для мира, должны касаться этого мира только по нужде, по необходимости. Теперь это напоминал отче из далекого и печального своего уединения; слова отчи становились теперь уже святою заповедию. Рассказывая о всех своих внешних событиях и переживаниях, делая указания, что особенно требуется из продовольствия в его положении, батюшка в том же письме, опять как бы невзначай, между строк писал: «Хотя теперь я и лишен того, к чему стремился… всю жизнь — еже жити ми в дому Господни вся дни живота моего… и чего не лишены вы… но Он близ… и Сего никто и ничто не отнимет, кроме допущенного по воле нашей нерадения». Рассказав этими строками о состоянии своей души за скорбные минувшие месяцы с конца марта до октября, батюшка опять не отделял своей судьбы от судьбы своих чад, говоря, что и они должны стремиться к духовной жизни тем более, что не лишены еже жити в дому Господни. И от пережитых дней скорби, освященных явлениями Божией благодати, батюшка здесь же в веселии сердца восклицал: Велий еси, Господи, и чудна дела Твоя, и не едино же слово довольно будет к пению чудес Твоих. Это после семи месяцев страданий, согбенный болезнью, лишенный рук и ног, отче наш воспевал гимн славословия Богу…

В этих первых своих письмах, опять и опять возвращаясь к мысли о своем стаде, собранном Богом и во Имя Божие, отче часто давал высокие духовные указания для жизни этого своего стада. Он точно опять и опять проверял себя, опять видел, что в жизни у него только эти чада, и тот факт, что они хотя не все, но целы, снова и снова наполнял его душу горячим славословием Господу. «Призри с небесе, Боже, и виждь и посети виноград Твой, — пишет отче в письме от 22 октября 1935 года, подчеркивая в письме последние два слова, и утверди и управи и, его же насади десница Твоя. В сем первом и втором все мое успокоение. Прошу и вас так мудрствовать». Из своего грустного далека свой виноград отче передает Богу, поручая его управлению десницы Божией. Мысль эта и потом неоднократно проскальзывает в его письмах. Как раньше он любил говорить, что Бог человека пользует, а не человек, так особенно теперь дело своей жизни отче не считал делом человеческим.

В начале декабря того же года, всей силой любви возвращаясь ко всем своим духовным чадам, батюшка писал в письме матери Евпраксии: «Не сетуйте на меня, что не называю домашних твоих поименно: в уме всех помню и в сердце ношу пред Сердцеведцем», — и здесь же добавляет: «Все мое желание: быть вам между собою в смирении и всем сердцем с Богом, да плод принесете ив 100, и в 60, и в 30!» И желание отчи точно исполнялось тогда: подлинно все были в крепком мире и смирении между собою. Сильное горе, а теперь и родные слова отца соединяли сестер воедино, как никогда раньше. А призыв все сердце отдавать Богу был и раньше в руководстве батюшки основным, его уже знали сестры. И это не было только словами; они знали, какой живой пример живой любви к Богу являл им всегда сам отче. Это было чудной кровлей того здания, которое создал он в их душах. Поэтому и убеждал их отец в других декабрьских письмах не унывать, все предавать Господу: «Но унывать не будем, за все надо быть благодарными Творцу!» Этим благодарением, славословием Бога из глубины самого тяжкого духа хулы и сквернословия, окружающих его, батюшка воспарял к Богу на протяжении всех своих писем в течение всех трех лет его страдальческой жизни в лагере.

«В посылке все дорого, все ценно, ибо от любви делается… Спаси вас, Господи! пишет батюшка в те же декабрьские дни. Ведь Владыка наш Господь обещал мзду и за чашу воды, подаваемую во имя Его спаси вас, Господи!» Таково было единение душ отца и чад, для которых он был воистину матерью, а чада чувствовали себя плотью от его плоти.

…Осенняя буря разыгралась за окном. Уже на много дней скрылся свет солнца, который был так изобилен, как бы и чрезмерен в последние дни лета. Низко гнутся ветви дубов и лип, совсем к земле прижались высокие стебли цветов; порывы ветра готовы сорвать ветхую кровлю дома, небо серо, однообразно, потоки мелкого дождя то затихают, то прорываются с новой силой. Природа потеряла свою тишину, ищет, никак не обретет ее; все в движении, в перестройке, в резких порывах, в скорби, в великой туге. Спокойствие придет в свое время, когда великая буря минет, грозное движение ветра уляжется, уйдут эти тоскливые полосы дождя, прорвется это тоскливое серое небо, но сейчас природа в великом действии, в движении, в томлении.

О, Боже! Весь этот трехлетний период был для всех нас порой душевной туги и страдания. Но не было воли Всевышнего, чтобы он завершился воскресением, радостью, освобождением отца. Так, в томлении духа, в великих душевных и телесных страданиях, совсем одному суждено было ему окончить свою жизнь на чужбине жизнь, которая дала жизнь всем нам. Конечно, потом улеглась эта туга, с годами разгладились горькие складки, явилась и улыбка радости, как проблеск солнца, — только это уже не было беззаветное летнее тепло, не было безмятежное детское счастье…

17 декабря 1935 года мать Евпраксия имела радость повидать батюшку в течение нескольких часов в доме свиданий. Батюшка с утешением вспоминал потом эту первую встречу, называл этот день приснопамятным и опять выражал сожаление, что мало мог о всех и все расспросить. «Жалею, писал он в январе 1936 года, что я так мало мог поболеть сердцем о каждом члене твоей семьи в то приснопамятное 17/ХП! Все эти 3 часа не дали и немощь моя…» А в феврале болезненный старец был переведен под Нижний Новгород, где находился два месяца с лишним. Мать Евпраксия, не обнаружив его в Сарове, поехала туда, но свидания не получила, а смогла только сделать передачу. Батюшка за это время посылал до десяти писем на разные адреса, но они не доходили, к нему приходили только старые письма, направленные по адресу в Саров. Но по милости Божией из этой тяжелой обстановки отче был переведен под город Алатырь — неподалеку от прежнего своего местопребывания.

Тяжело отозвался этот переезд на болезненном батюшке, он долго физически и морально не мог придти в себя, но перед ним открылась радость свидания, и она утоляла скорбь пережитого. За эту наступившую весну и лето несколько раз и с обильным утешением побывала у батюшки мать Евпраксия. Письма батюшки стали теперь более бытовыми, так как он мог устно передать через мать Евпраксию всю свою волю о каждом. Однако все с тем же трепетом ждали сестры батюшкиных писем, с такою же любовью читали; иногда подолгу сидели и ломали голову над каким-нибудь сокращенным выражением, над буковками, всегда поставленными со смыслом, ждали каждой цифры, которую батюшка приводил. И никого-то бывало не забудет, пять, шесть, семь чисел напишет отче; и каждый знает, что значит каждое число, с которым поздравляет он своих чадушек. Были и строки подлинного великого утешения, в полной мере понятные только тем, к кому они относились. Постепенно все чаще и чаще стали появляться в письмах отчи греческие слова или слова, написанные греческими буквами. Разбирать их было истинной радостью для матери Варсонофии. Так шли дни.

Было некоторое осложнение у матери Евпраксии во время ее путешествия к батюшке в марте 1937 года, но Бог был милостив, участь батюшки была после этого без изменений. Утешая многократно в это время своих детей, особенно радостно поздравлял их отче с наступившей Пасхой 1937 года.

«Христос Воскресе! — особым четким почерком писал он. — Очистим души наши — да просветит Он их светом Своего Воскресения.

Поздравляю всех с светлым Праздником праздников!»

Радостный тон писем за этот период особенно был заметен: после случившейся неожиданной неприятности батюшка всеми силами поддерживал своих чад. А тем временем в письмах владыки Гурия этим самым чадам давались строгие указания. Мать Евпраксия дословно это и переписала в письме, указав, что чада не очень согласны со словами Владыки. На это батюшка в полушутливом тоне писал: «А на архиерея Божия роптать нельзя, дядя Гурий старец строгий, кормит твердой пищею, а сиротки мал-мала меньше — им требуется, пока не подрастут, еще молочко и любящая рука мамаши…» Много заключалось в этом многоточии. Батюшка, хотя и согласен был с мнением своего друга, однако считал своих сироток еще маленькими и сам жил мечтой о том, что им еще нужно молочко и ласковая рука родной матери — приведет ли Бог дать это сироткам?..

Опять за это лето мать Евпраксия смогла несколько раз побывать у батюшки, и каждое посещение ее очень утешало болезненного старца. Теперь с летней жарой сдавало сердце, а батюшка по-прежнему не переставал славословить Бога. «Слава Богу за путешествие и возвращение. И за все прошедшее, настоящее и будущее», писал он в письме от 5/VII 1937 года.

А в августовском письме вдруг как бы даже неожиданно для всех батюшка воспел гимн трех отроков яже о Азарин и прибавил следующие многозначительные для сестер слова: «Мы далеки от суетных учений века сего, нам дорого одно: Бог явися во плоти, оправдася в Дусе, нам радость и веселие сердца: исповедывать Господа Иисуса Христа во плоти пришедша, в этом все и вся суть и цель нашей жизни. — Слава Тебе, Христе Боже, Апостолов похвало и мучеников веселие, ихже проповедь Троица Единосущная! Примите это умом и сердцем и будьте тверды, не стыдясь лица человеческого».

Воистину Дух Святый, Утешитель подвиг батюшку написать эти слова, такие вдруг неожиданные, полные дерзновения, тогда как раньше он всегда избирал шаги разумной осторожности. Слова эти были путем жизни для всех чад батюшки, их исповеданием, их символом веры, и чада, подкрепленные примером отца-исповедника, должны были привести эти указания в дело. Суть и цель жизни были определены этими указаниями, были эти слова даны от крепкого и горящего сердца.

Не случайно было это указание сестрам и потому, что вскоре пошли печальные месяцы, когда был длинный перерыв в переписке; тогда этот дивный гимн исповедания был для сестер якорем их существования.

Заканчивая свое августовское письмо, только что приведенное нами, батюшка, точно не удовлетворяясь тем, что сказал, в приписке (Р. 3.) добавлял: «Мы в сердце пред Богом сознаем и чувствуем себя во всем виновными и грешными, — пред властьми же мира сего ни в чем же прегрешихом». Так еще большую твердость и крепость вкладывал батюшка в сердца своих чад в несении ими их жизненного креста; он подкреплял, поддерживал, оправдывал их.

А в октябре не все уже письма батюшки доходили; он недоумевал, спрашивая, какие не доходят; но ноябрьские письма опять приходили не полностью; а потом целых три месяца сестры были в недоумении, что случилось с батюшкой от него не было ни строчки. В эти месяцы после кончины отца Никиты сестры по благословению батюшки обращались уже со своими духовными нуждами к отцу Зосиме. По-прежнему, как и раньше, письма батюшки были основным руководством сестер и их нового восприемника, но теперь писем становилось все меньше и меньше, регулярность переписки очень часто нарушалась. Не случайно было и это событие. Скорби точно торопились передать сестер из рук в руки одна другой.