15. Отец Никита

Воспоминания схимонахини Игнатии (Пузик) - Летопись

Сестры по-прежнему говели у старичка отца Петра, но перед матерью Евпраксией встал вопрос о руководстве. Думая не о себе, а о всем собрании сестер, она решила обратиться за духовною помощью к архимандриту Никите, ближайшему духовному другу батюшки. Отец Никита жил в то время в городе Волоколамске со своим духовным братом архимандритом Зосимой; они вместе служили в церкви во имя Знамения Божией Матери неподалеку от города. Изредка отец Никита бывал у своей духовной дочери; здесь его и постаралась увидеть мать Евпраксия.

Смиренномудрый зосимовский инок, бывший благочинным и канонархом в Петровском монастыре до 1930 года, отец Никита носил в себе все изобилие даров духовных под скромной кроткой внешностью. Небольшого роста, полненький, с округлым детским лицом, он вменял себя в ничто как духовник, но не отказал в духовной нужде обратившейся к нему матери Евпраксии. Сестры не все и не сразу могли переломить себя, чтоб идти к нему на откровение. Но события их жизни, решение необходимых вопросов, их собственные немощи требовали старческого руководства, и понемногу при постоянном поощрении «матери» все стали открываться отцу Никите. Отец Никита был очень деликатным, старался ничего не изменять из того, что было введено и вошло в норму при батюшке, с терпением и любовью выслушивал откровения сестер; к некоторым был исключительно нежен, других же смирял, иногда бывал резок и строг. Очень не любил напыщенности в откровении, сразу сделается недовольным, глазки станут сердитыми и начнут быстро-быстро бегать. Как ни старался он во всем сохранять уставы батюшки, но имел, конечно, и свои собственные особенности в руководстве душ. Иногда, если у сестер были сильные искушения друг на друга, он советовал объясниться, чтоб прекратилась рознь. Батюшка этого никогда не благословлял сам улаживал все конфликты, требуя только, чтоб обе стороны все чисто и до конца ему открывали. В руководстве своем отец Никита был очень мягок, уступчив, терпелив к немощам, подолгу-долгу ждал исправления, смирял мягко, наказывал редко. Душа у него была нежная, просто детская временами, людей он боялся, ни в чем себя показывать не любил, за столом говорил немного и как-то неутвердительно высказывал свои суждения, точно сам советовался. Очень полюбили его сестры за его чудную кротость, а некоторые из маленьких, которые мало успели побыть у батюшки, привязались к нему до чрезвычайности. С ним мать Евпраксия обсуждала заботы, связанные с батюшкой и брала благословение на все — на поездки к нему, на хлопоты о нем. Батюшка лично матери Евпраксии, а также в письмах выражал свою признательность отцу Никите за его труды. Сестры решали с отцом Никитой свои текущие и грядущие события жизни, советовались с ним и относительно работы. Отец Никита всегда со смирением принимал выражение той горячей любви и скорби, которую испытывали сестры в разлуке со своим отцом. Часто отец Никита напоминал заветы батюшки каждой отдельной сестре, указывал, когда они уклонялись от этих заветов, сам вменял себя лишь в простого посредника. «Батюшка благословил, устно сказал матери Евпраксии, чтоб о всяком деле советовались трое из старших оставшихся сестер, — скажет он бывало с милой-милой улыбкой. — Вот вы и держите совет, когда меня не бывает».

Большим духовным утешением было для сестер в их горькой жизни путешествие в Волоколамск на Светлую утреню. Путь по городу и за город до храма приходилось делать пешком в глубокой темноте, зато в храме их ожидал теплый радушный прием странноприимного отца Никиты и его духовного друга. На Пасху 1937 года некоторые из сестер приехали заранее и могли утешаться церковной службой, когда отцы служили в Великую Пятницу последование Страстей и потом вынос плащаницы в течение многих, долгих часов. Отец Никита обладал прекрасным голосом, чтение его было просто усладительным, каждое словечко было слышно, оно так и катилось — часами не устанешь слушать, как он читает или канонаршит.

Эту Пасху 1937 года с ним был его очень преданный духовный сын, отец Феодор, иеродиакон, получивший постриг в Петровском монастыре с именем в честь преподобного Феодора Студита. Отец Феодор буквально боготворил своего старца, во всем был ему послушен, хотя трудно было ему смирять перед ним свою интеллигентную гордость. Отец Никита очень строго им руководил.

Служба Святой и Великой Субботы была очень утешительна; на долгие годы запомнится погребение Спасителя среди предрассветной тишины вокруг тихого сельского храма. А Светлую утреню многие сестры что-то грустили. Остался в душе только чудный звук голоса отца Никиты, когда он на крестном ходу у заключенных дверей храма восклицал Христос воскресе! После светлой пасхальной литургии никто из сестер не остался; все вместе отправились пешком через город и за город до станции железной дороги. Дорогой вставало и играло солнышко.

Но солнышко теперь уже подолгу не светило для скорбящих сестер. На пасхальной неделе было получено известие, что отец Никита тяжело болен, находится при смерти. У него случилось кровоизлияние в мозг, и, не приходя в сознание, кроткий старец скончался 29 апреля, накануне дня своего Ангела, имея от роду всего 47 лет.

Было очень тепло, весна была ранняя, по полноте тело отца Никиты начало скоро разлагаться, и отец Зосима не благословил почти никому из близких посмотреть на лицо почившего. Погребение отца Никиты было очень многолюдным, торжественным, оно больше походило на праздник, чем на печальный обряд. Несли его на кладбище среди свежей зеленой и благоухающей травы, опустили в просторную могилу. Гимном звучали слова отца Зосимы, его друга и соратника, когда на панихиде он произносил имя покойного. Солнце сияло в высоком небе, птицы пели, а церковь в этот день читала канон: Днесь весна душам, зане Христос из гроба, якоже солнце, возсия тридневный, мрачную бурю отгна греха нашего… И он ушел, чудный, кроткий отец Никита, с застенчивой улыбкой на милом лице в незаходимом сиянии Светлого Христова Воскресения. Всю пасхальную седмицу до самой трагической ночи он был, по словам отца Зосимы, в каком-то особом состоянии, и «сердце его», как он сам говорил, «часто-часто билось, трепетало, как птичка».

Тяжко отозвалась кончина отца Никиты в сердце батюшки. Это был его почти единственный, последний друг. «О, Пирже, Пирже, как ты ускоряешь течение твое, да не скажу в безумии “зачем?” ибо такова воля Творца», — вырвалось в письме у батюшки. (Он называл его греческим словом пирг — «столп», именем, которое дал ему Владыка, так как считал его вместе с батюшкой столпом Православия.)

«Оторвалась часть души моей! — писал батюшка в следующем письме. — Рана эта от продолжительности дней будет не заживать, а бередиться каждым днем от лишения удовлетворения потребности в нем». В последующих строках опять и опять отзывался батюшка на кончину своего друга: «Пирг не умер, но жив и продолжает путь к Живому Богу. Он отошел Ему поклониться радующеся и праздновать Пасху вечную».

Сороковой день кончины отца Никиты приходился на самую Троицу. В ночь Троицыного дня почти все сестры поехали в Волоколамск. Шли по утренней заре до храма, а потом из храма после долгой службы — на кладбище. Опять зеленели и благоухали вешние травы, опять радостно, одушевленно шумел лес, опять победным гимном звучали слова отца Зосимы на панихиде идеже несть болезнь, печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная. К этому дню из своего далекого мира, сотрясаясь душой, батюшка писал: «Итак, послезавтра Пирг должен предстать Святой Троице, о, трепет, о, ужас!»

На этом не кончилось общение духовных друзей. Батюшка во сне увидел отца Никиту и подробно описал этот сон в письме: «Он не мимоиде и моего убогого ложа… поцеловал меня в рамена… и три раза мы облобызались во уста, и еще он как-то весь вытянулся (и устами) и с особенной благодарностью облобызал в четвертый раз меня во уста! И я проснулся… Это было в Зосимовском храме Всех Святых».

Сестры придали большое значение этому сну: не возьмет ли отец Никита к себе своего друга? Об этом тогда невозможно было и помыслить. Многим сестрам казалось, что скорее поколеблются все основания мира, чем это случится. Казалось, что и так уже смерть взяла дорогую жертву — не может быть так, чтобы не увидать своего отчу здесь, на земле. В нем одном, в его бытии заключался точно весь смысл жизни.

В эту пору владыка Гурий, друг батюшки по Казани, не оставлял своим письменным подкреплением сирот. Но он же и предупреждал их через свою духовную дочь сестру Елизавету, что воля Божия непостижима. «Господь может возлюбить батюшку и дать ему кончину на его далекой чужбине, тогда эта кончина будет смертью мученика, и не нам постигнуть Божию волю». Но слова эти не вмещались в сердце сестер. «Все, все, только не это. Бог не попустит, не оставит, этого не может случиться».

За эти годы сестры совсем уже ушли из Путинок; такова была воля батюшки и совет отца Никиты. Ничего родного не оставалось там. И вот началось путешествие сестер по московским храмам. Недолго ходили в храм святых мучеников Адриана и Наталии, потом к преподобному Пимену, к Иоанну Предтече у Ржевского вокзала. В последний пост жизни отца Никиты нередко хаживали на Землянку. Все эти периоды были запечатлены одним и тем же содержанием: скорбь без батюшки, окормление у отца Никиты, жизнь от батюшкиного письма до письма, от поездки до поездки матери к батюшке. Только и молитв, только и разговоров было, что об этом.

В эти трудные годы сестры были особенно близки друг к другу своею скорбью, особенно теснились к матери Евпраксии. Она была старшей, она и связывала всех с отчей. кому привезет устный ответ, кому — маленькую записочку; приедет от батюшки, расскажет. Проводы и встречи ее составляли большой праздник.

Много ходили сестры и в Дорогомиловский собор. Туда их водила мать Евпраксия ради прекрасного пения любимого ею хора, и молитва в упраздненном позднее Дорогомилове осталась скорбной, но незабвенной страничкой их общей жизни. Объединяло сестер и шитье у матери Евпраксии. Здесь сестры проводили вечера и свои свободные дни, здесь читались, перечитывались, разбирались письма батюшки.

Скорбный, но мирный и дружный период в жизни сестер весь был согрет дыханием батюшкиной любви и скорби, доходящей издалека. Эта любовь и скорбь объединяли сестер в единое нерасторжимое целое. Печаль, растворенная тихим утешением о Христе, была воистину их питием и пищей.