Из воспоминаний м. Анны (Васильевой)

Воспоминания о жизни Кати (монахини Михеи)

Дорогая Катюша! Мне давно хочется написать воспоминания о твоей жизни, я давно хотела это сделать, но чувствую, что это для меня слишком большая задача и как я смогу ее выполнить? Твоя жизнь была большой, сложной, ты так много и тяжело болела, так много страдала, но все переносила с терпением, с крепкой верой в промысл Божий; тебя многие любили и уважали и как это все я должна описать?.. Надеюсь на помощь Божию и как смогу – напишу.

 

Катя родилась 5 декабря 1906 года. Она была третьим ребенком. После двух братьев родилась девочка. Я была моложе ее на четыре года, поэтому о первых годах ее жизни могу написать только по рассказам, главным образом, няни и мамы.

У нас были еще две старшие сестры – Надежда Сергеевна и Елизавета Сергеевна. Они были от первого брака папы, их мать скоро умерла после рождения второй девочки – Лизы. Лиза и Надя очень любили нашу маму, а мама, в свою очередь, тоже любила их как своих.

Катя росла здоровенькой и, как говорили, умненькой девочкой. Ей было года 3-4, когда она как-то гуляла в саду с одним нашим родственником, который после прогулки с ней сказал: «Необыкновенная умная девочка». У Кати всегда были хорошие волосы. В детстве она ходила с двумя хорошими косами, а потом завертывала их в пучок.

После нее родились еще две девочки: моя сестра Нюрочка в 1908 году и я, в 1910 году. Катя была старшей и была серьезнее нас. Я мало помню, чтобы она играла в детские игры. Хотя сейчас вспомнила, что у нее была большая кукла в голубом платье и с закрывающимися глазами и позднее (сохранились фотографии) она, живя на даче, бегала со своими братьями и каталась с ними на детском автомобиле.

Катя любила музыку. У нас был рояль и к нам приходила учительница музыки, Софья Ильинична, и обучала детей. У Катюши были способности к музыке. Она прилежно занималась, играла каждый день гаммы. Она выступала в школе на вечерах. Помню, как однажды, когда она готовилась к одному из выступлений, наша няня сшила ей очень хорошенькое голубое платье. Это было приблизительно в годы гражданской войны, и с одеждой было очень плохо. Катя не ожидала такого подарка и очень хорошо выглядела на вечере, несмотря на то, что на ногах у нее были надеты большие и старые валенки. Выступления ее всегда имели успех. Софья Ильинична устраивала у себя на квартире домашние концерты, на которых выступали ее ученики. Среди них была и Катя, и всегда всем очень нравилось как она играла. В годы революции все эти занятия прекратились, но Катя продолжала играть и много позднее, когда она стала совсем взрослой, даже сочинила свои три вещи, которые всем нам очень нравились. Это был период, когда происходило становление ее внутреннего человека и, как она сама говорила мне, что в этих произведениях ей хотелось отразить «искание Бога и умиротворение в Нем». Я очень любила эти ее импровизации и до сих пор, вспоминая их, звучат они в моей памяти. Недавно одна близкая знакомая, вспоминая игру Кати на рояли, сказала: «Катя великолепно играла на рояли». Мне было приятно это слышать. В годы Отечественной войны рояль пришлось продать из-за нужды и голода. Это было большое переживание для всех, особенно же переживали, как я помню, мама и Катя. Правда, Катя к тому времени, по внутреннему своему настроению, уже мало играла, но музыку продолжала любить, и ей было тяжело расставаться с любимым инструментом, но она мужественно успокаивала маму, и после долгих колебаний рояль продали. Благодаря этому вся семья весь год могла питаться ржаной кашей.

Родители наши были верующими людьми. Отец наш всегда жил духовной жизнью. Очень любил церковь, Часто ходил в церковь, посещал архиерейские службы, был в курсе всех церковных событий того времени. У него долгое время сохранялась коллекция фотографий всех архиереев и других служителей церкви. Нам – своим детям – он тоже стремился передать веру в Бога и любовь к церкви. Большая благодарность ему за это…

Житейскими интересами он мало интересовался, а всегда поднимал вопросы философского характера: о смысле жизни, о познании Бога, о назначении человека, о вечной жизни. У него была собрана большая библиотека, среди которой было много книг духовного содержания, он очень много читал и привлекал нас к этому, особенно же наших старших братьев. Характер же имел бурный, как мама его называла «неспокойный».

Мама наша, в противоположность ему, была тихой и кроткой, но слова ее всегда действовали на наши души. Например: наступает Великий Пост, надо идти исповедываться к приходскому священнику в церковь «Никиты мученика», которая была нашим приходом. Бывало скажешь: «Мама, я не хочу идти исповедываться», а она только ответит: «ну, как хочешь». И после этих слов непременно соберешься и идешь исповедываться.

Катя очень любила маму, можно сказать – даже болезненно любила ее. Уже с раннего детства боялась, что мама умрет. Думая об этом, она принималась плакать и мама утешала ее. Вот как сама Катя вспоминала об этом (когда мама умерла, то Катя написала воспоминания о последних днях жизни мамы). Она пишет: «…Проводила маму на дачу, а когда она отъехала, вдруг стало так грустно, как бывало в детстве, когда, уткнувшись в подушку, плакала при мысли «вдруг мама умрет»… Или помню дорогу от нашей дачи до будки… Вечер… меня со взрослыми берут в прогулку… мама высокая, полная, какая-то величественная… своим красным платком прикрывает меня… Лена поет… Я держусь за руку мамы, а у самой слезы душат – какая-то мировая скорбь-… и будет момент, когда мамы не будет…» Эти чувства она переживала, когда была совсем еще юной, а потом в продолжение всей жизни Катя не оставляла маму, всегда окружала ее заботами и всевозможной помощью. Помню, как в годы гражданской войны, во время голода и холода мама и Катя ходили в церковь во имя апостолов Петра и Павла, что на Новой Басманной. Ходили через Басманный тупик. Я шла за ними. Так и стоят в глазах их две фигуры, идут под руку. Катя в больших валенках. Ходили в ту церковь, так как там была большая и очень хорошая икона Богоматери «Утоли моя печали». Служил там в то время отец Петр Поспелов. Часто читали акафист. До сих пор звучит в ушах интонация голоса о. Петра Поспелова (посл. слово вписано карандашом): «Радуйся, Радосте наша, избави нас от всякого зла и утоли наша печали»… А печали было так много в то время!…

Еще вспоминается мне, как мама играла как-то на рояли «Лунную сонату» Бетховена, а Катя плакала. На мой вопрос: «Почему ты плачешь?» она ответила: «Ведь этого больше никогда, никогда не будет», как бы предчувствуя смерть мамы, хотя это было еще задолго до смерти.

В последние годы жизни мамы, когда мама становилась старенькой, а Катя была уже взрослой, мама чувствовала, по-моему, в ней даже какую-то опору, и не только физическую, но и духовную. Катя для нее была уже не только дочкой, но и другом. Хочется сейчас вспомнить, как мама в последние годы жизни вечерами, после дневных забот выбирала час времени, садилась за стол в столовой и читала епископа Феофана. Не сомневаюсь, что Катя давала ей эти книги. Интересно, что уже после смерти мамы и самой Кати, мы нашли среди бумаг расписку еще девочки Кати, в которой было написано, что она никогда не пойдет замуж, а будет всегда с мамой.

Я уже писала, что Катя росла серьезной девочкой, учась в школе, она не находила себе удовлетворения, часто мучилась тем, что не находила там того, чего искала ее душа. Еще тогда ее занимали вопросы о смысле жизни, о Боге, о втором пришествии Спасителя. Иногда, приходя домой, она даже плакала и делилась с мамой своими переживаниями. Мама, конечно, старалась ее успокоить, но все же говорила такие слова: «может быть ты идешь не по классу?» или: «Возьми себя в руки» или: «Я боюсь, что тебе будет трудно жить». Из этих слов мамы чувствовалось, что и мама тоже ее не совсем понимала и думаю, что Катюша расстраивалась этим, но маме ничего не высказывала. Катя была очень честной девочкой. Никогда не говорила неправды. Обмануть кого-нибудь, а особенно маму, для нее было трагедией. Один раз, гуляя в саду, мы пропустили время обеда и заволновались, что мама ждет нас. Кто-то из нас предложил: «Давайте скажем, что мы встретили кого-то из знакомых и нас задержали». Катя категорически сказала: «Я маме никогда не буду говорить неправду».

Еще вспоминается как в один из альбомов сестры Нюры; она написала такое стихотворение:

«Не я виной тому, что мир ваш – мир цепей,

и душен мне и тесен, что я иного жду от мира и людей».

Это стихотворение характеризует ее душу – ищущую и глубокую. Учась в последних классах школы, Катя очень полюбила Достоевского. Его произведения имели большое влияние на нее. В них она почувствовала большой отклик своей душе. В одном из своих сочинений она привела слова Достоевского: «если Бога нет, то все позволено». Это вызвало и удивление и похвалу со стороны преподавателя, который дал высокую оценку этому сочинению, зачитав вслух отрывки из него. Преподаватель же был очень строгим, его боялись в классе, поэтому его оценка вызвала общую сенсацию в классе.

У Кати в школе было мало подруг, но две из них были «верные» подруги, которые и любили Катю и относились к ней с большим уважением. Это – Бетти Ящумская и Наташа Штелинг. Они ходили к нам домой и Катя со мною ходила к ним. Знакомы мы были с их родителями и другими родственниками. У Наташи случилось большое несчастье в семье – был арестован ее отец. Большое горе переживала мать, и Катя часто ходила к ней, утешая ее и помогай ей в чем только могла. Потом мы долго ничего не знали о них, и только недавно Наташа зашла ко мне (приехав откуда-то издалека) узнать и навестить Катю, но, к сожалению, уже не застала ее в живых.

Бетти очень любила Катю, можно сказать, льнула к ней и хотя была другого вероисповедания, любила поговорить с Катей на эти темы, прислушивалась к ней. После окончания школы она вскоре умерла.

Катюша, будучи еще гимназисткой, старалась заработать что-нибудь для семьи. Она давала уроки одной девушке, которая жила у нас во дворе и отец которой был дворник. Деньгами они не могли платить за уроки, но приносили продукты, так как были связаны с деревней. Это доставляло для нашей семьи большую радость. Девушка эта была очень мало развитой, просто, можно сказать, была тупая, и Катюше было очень трудно с ней заниматься, но она усердно трудилась, хотя здоровье Кати к этому времени уже сильно пошатнулось. (отсюда зачеркнуто ручкой, потом зачеркивание снято.) Помню, что Катя сильно заболела после того, как ей пришлось таскать торф. С отоплением было очень плохо в те годы, отапливались «печурками», часто дров не было, тогда ломали старую мебель и этим отапливались. Но вот однажды объявили, что привезли торф, который свалили на железной дороге и который можно было брать (ж.д. близко проходит около нашего дома). Все бросились за торфом, но его надо было носить в гору, т.к. железная дорога проходит между высокими косогорами. Это, конечно, было не под силу Кате и запомнилось мне, что именно с этого момента она стала как-то недомогать, температурить и из здоровенькой девочки превратилась в полубольную.

+   +   +

+

Не помню сейчас точно в каком году, но наверно в начале 1920-х годов, мы поехали в Донской монастырь. Был праздник «Преображения Господня». Поехали – мама, няня, Катя, Нюра и я. Службы там не было, но мы долго ходили вдоль галереи, по которой время от времени прохаживался патриарх Тихон. Он благословлял нас и стоящий здесь народ. Хорошо запомнился его серенький подрясник, вся его, немного сгорбленная фигура. Он там находился под домашним арестом, но выходить на галерею ему разрешалось.

Потом мы прошли посидеть на кладбище, чтобы немного отдохнуть. Вдруг к нам подошел и сел с нами какой-то очень благообразный старец, по его одежде можно было думать, что это – схимонах. Он ласково стал разговаривать с мамой и с нами. Немного поговорив, обратился к Кате со словами «Невеста Христова», потом, посидев немного, ушел, сказав свое имя «Алексей» и прибавил еще: «Запомните этот день». Эта встреча и разговор очень напугали маму, она решила, что это предзнаменование скорой смерти Кати. Но прошли годы, Катя продолжала жить, мама успокоилась, а в последние годы своей жизни мама как-то сказала, придя домой после всенощной под память великомученицы Екатерины: «Когда в церкви поют «Радуйся великомученица Екатерина, невеста Христова премудрая», то мне кажется, что это про тебя, Катя, поют»… Катя наша, правда, отличалась умом и когда ей приходилось разговаривать с неверующими людьми, она всегда твердо исповедовала свою веру и обнаруживала большие познания в этих вопросах и никогда не пасовала перед своими противниками.

*           *

*

Настал 1925 год. Катя любила вспоминать, как в один из вечеров наступившего нового года пришел домой из церкви папа и сказал, что вернулся из ссылки прекрасный проповедник и знаменитый оратор отец Валентин Свенцицкий, который по средам после службы и чтения акафиста Спасителю говорит проповеди в церкви священномученика Панкратия, в Панкратовском переулке около Сухаревой башни. «Вот пошли бы послушать», сказал папа. На эти слова Катя, обратившись к маме, сказала: «Мама, пойдем».-«Пойдем»- ответила мама. И вот 15 января, в день памяти препод. Серафима мама с Катей отправились в церковь священномученика Панкратия на беседу о. Валентина «О преп. Серафифме». С ними пошел и папа. Об этой встрече с о. Валентином Катя описывает в своем стихотворении, которое она написала через 50 лет.

…Был вечер снежный, но очень тихий,

Таинственно вещавший путь

Открывший сердцу Свет Великий

Сказавши, что есть жизни суть…

С этого вечера жизнь изменилась. В церковь св.муч.Панкратия на беседы о. Валентина и вообще на все церковные службы стали ходить мама с Катей, потом к ним присоединилась няня, а с осени и я с Нюрочкой. Няня даже стала петь в хору. У нее был небольшой, но очень приятный голосок, и ее там все очень полюбили. Когда я стала ходить на эти беседы, то мама, Катя и няня уже были духовными детьми о.Валентина, исповедывались у него и причащались часто: каждую субботу исповедывались и в воскресенье причащались. Со временем я стала ходить также. Сейчас так интересно вспоминать, как по вечерам в субботу за всенощной, после чтения шестопсалмия, о.Валентин обычно говорил Проповедь, а потом, при пении «Хвалите имя Господне» шел исповедывать. Исповедь шла позади, в левом приделе. О.Валентин вел только индивидуальную исповедь. Он был страстный противник общей исповеди и даже написал митрополиту Сергию ходатайство о прекращении в храмах общей исповеди. На это был получен положительный ответ с постановлением отмены общей исповеди, но все же в жизни это постановление не привилось. На исповедь к о.Валентину ходило не так-то уж много народу, и все друг друга знали, занимали очередь. Так и видится сейчас, как стоят мама, Катя, няня и другие. Я замечала, что с Катей о. Валентин занимался очень подолгу, вообще оказывал ей внимание, а Катя, в свою очередь, писала целыми тетрадями, наверное свои мысли или дневники, а потом отдавала ему. Отдавала не во время исповеди, а когда подходила к нему под благословение, когда он уходил их храма. Он всегда с любовью брал эти тетради и клал их в свою папку.

Я не берусь сейчас описывать всю идеологию о. Валентина. Могу только сказать, что проповеди о. Валентина производили всегда очень большое впечатление и остались в памяти на всю жизнь. Например, такие слова, что ждет нас жизнь вечная, что земная жизнь есть подготовка к вечности, что нельзя служить двум господам – Богу и мамоне, что смысл жизни нашей есть служение Богу и любовь к Нему, что, по словам преп. Серафима, цель жизни христианской есть стяжание Святого Духа, что мы должны оцерковлять нашу жизнь и здесь так нужна нам молитва, соблюдение постов, охранение себя от мира, что на пути духовной жизни нам необходимо иметь духовного отца.

Основная его идея была «монастырь в миру». Если разрушились монастырские стены, то это не значит, что исчезло монашество, говорил он. О.Валентин не делал резкого разграничения между монашеством и не-монашеством, но он говорил, что «настало сейчас такое время, когда христианская жизнь как бы возвращается ко времени первых веков, когда не было монастырей».

В своих «Диалогах» о. Валентин приводит слова св. Иоанна Златоуста: «Мы должны искать пустынножительство не только в каких-либо местах, но и в самом произволении и прежде всего другого – душу свою ввести в самую необитаемую пустынь».

Дальше о.Валентин добавляет, что «вот эта внутренняя пустынь и будет основанием монастыря в миру. Не монахи, а все верующие будут уходить в эту пустыню. Не монахи, а все верующие встанут на путь послушания и духовной жизни. Вновь, как в Апостольский век, Церковь внутренно оградит себя от мира и противопоставит себя ему. Встанут невидимые стены, которые прочнее, чем каменные, оградят святую Церковь от мира, лежащего во зле. Эти стены воздвигнет молитва, пост, послушание, бесстрастие, подвиги»…

Батюшка о.Валентин по Воскресным дням всегда говорил проповедь на Евангельское чтение. Во время причастного стиха выходил на солею и сейчас, столько лет прошло, а так и слышатся его слова: «Вышел сеятель сеять семя»… или «Много званых, но мало избранных» или, разбирая притчу о богаче, заканчивает проповедь словами: «Кто же безумец?»

Вечная ему память! Многих он привел к Богу, сначала немного людей ходило, а потом целые очереди тянулись к нему на исповедь. Много было молодых, много и старых. О.Валентин много сам пережил, путь его был сложным и трудным. Он был светским человеком, занимался философией, участвовал в кружках, горячо протестовал против холодности и равнодушия, которое встречал в государственной жизни и в церковной. Незадолго до революции написал книгу «Второе распятие», за что был судим и вынужден был уехать из России в Париж, где прожил в эмиграции до 1917 года. Вернувшись в Россию, он в 1917 году (вписано ручкой) принял священство в Петрограде, в Ивановском монастыре в день Рождества Богородицы (вписано ручкой). Он был духовным сыном оптинского старца о.Анатолия. О.Валентин обладал глубоким пониманием душ человеческих, всегда им сострадал и выводил из отчаянных состояний. Помню, как один больной старик спрашивал его: «Может ли он спастись, если он всю жизнь прожил без Бога?» О.Валентин, ободряя и утешая его, отвечал: «Никогда не поздно каяться».

Как-то в одно из Воскресений в церкви св.Панкратия мы шли к причастию. Подходя уже близко к чаше, я почему-то оглянулась назад и увидела Катю, идущую недалеко от меня. Не могу передать, какое у нее было тогда необыкновенно хорошее выражение лица и глаз… Я запомнила его на всю жизнь, а тогда просто остолбенела.

Вся жизнь Кати как-то очень изменилась. Она в тот период кончала школу, но она уже не расстраивалась школьными неприятностями, в ней появилась какая-то внутренняя целеустремленность и спокойствие. Она стала читать очень много книг, даже философского содержания, напр. Владимира Соловьева. Окончив школу, она, не колеблясь, не стала стремиться получить высшее образование, а пошла работать. Первая ее работа была в биохимической лаборатории института физкультуры, в Гороховском переулке. Мне кажется, что такой выбор произошел оттого, что, работая, у нее больше оставалось времени для посещения церкви и чтения книг. Я думаю, что именно с этого времени она посвятила свою жизнь на служение Богу и людям. Много позднее она любила повторять такие слова: «Надо прежде всего полюбить Бога, а в Боге полюбишь и всех людей». С этого времени Катя для меня стала большим авторитетом, и я старалась следовать за ней.

• §§§§§§§§§

Настало лето 1926 года. О.Валентин стал организовывать поездку в Саров. Конечно, нам тоже захотелось поехать. И вот Катя, няня и я собрались примкнуть к паломникам. Поездка наша вызвала большое волнение и беспокойство со стороны отца, он никак не хотел отпускать нас и только уговоры мамы и отчасти няни могли его склонить на разрешение. Было еще очень трудно с деньгами, т.к. нужны были деньги на билеты, а денег не было. И вот Катя договорилась в школе, где она училась, о работе – печатать какие-то бумаги на ротаторе. Работа была физически трудной для нее, но она усердно трудилась. Таким образом деньги были получены и мы смогли поехать; еще помогла няня своими небольшими сбережениями. Отец Валентин говорил няне: «Очень мне хочется, чтобы поехали ваши девочки, это будет хорошим фундаментов в их дальнейшей жизни».

Собралось нас человек 60-70. Доехали до г.Арзамас, а до монастыря надо было еще идти 60 верст. Наняли несколько подвод для престарелых и больных, остальные шли пешком. Было очень жарко. О.Валентин в белой рясе и черной скуфейке с посохом в руках (вписано ручкой), шел неспеша, а остальные тянулись за ним. Отца Валентина сопровождал его близкий духовный сын Владимир Александрович со своим семилетним сыном – Женей. Владимир Александрович впоследствии принял сан священника и со временем Женя тоже стал священником в Ленинграде. По дороге в монастырь часто служили молебны, пели молитвы и особенно часто пели тропарь преп.Серафиму. В монастыре пробыли несколько дней, жили в гостинице на 2-м этаже, в гостинице же исповедывались у о.Валентина (помню, как очередь тянулась по лестнице со второго на первый этаж). Причащались за ранней литургией, а перед этим ходили к утрени, к двум часам ночи. В главном соборе прикладывались к мощам преп.Серафима, ходили в дальнюю и ближнюю пустыни, купались в источнике, прикладывались к камню, на котором молился преп.Серафим. Потом пошли в Дивеев, там пробыли дня 2-3. Ходили по канавке, прикладывались ко всем святыням. Ввиду приезда о.Валентина дивеевские монахини пели нам акафист преп.Серафиму на «дивеевский распев». Впечатление осталось незабываемое. Здесь о.Валентин побывал у блаженной (или юродивой) Марии Ивановны. Она не всех принимала, а некоторых встречала даже сурово, но о.Валентина встретила хорошо и ласково.

В ответ на его вопрос, переходить ли ему в церковь «Никола Большой Крест», она сказала: «Иди обязательно в Большой Крест, но будет тебе и большой крест».

Мы все недоумевали, что бы это значило, все думали, что что-то тяжелое ждет о.Валентина и, конечно, все переживали за него.

Пришло распоряжение митроп.Сергия назначить о.Валентина настоятелем этого храма, и о.Валентин после поездки в Саров решил перейти в эту церковь. Церковь «Никола Большой Крест» находилась на Ильинке, около Китайской стены, недалеко от башни с часами. К сожалению, она не сохранилась, ее сломали, и теперь на этом месте растет трава. Церковь же эта была очень красивой, старинной, с синими куполами и с золотыми звездами на них. Внутри ее находился замечательно красивый крест со множеством мощей святых. Перед крестом постоянно горела красная лампада. Церковь имела еще ту особенность, что она находилась на возвышенном месте и вход в нее был по очень узкой каменной лестнице. Лестница же была довольно длинной, и когда по ней поднимался народ, было очень все заметно, что в то время было даже и опасно…

В церкви было два придела – правый и левый. Правый – в честь Успения Божией Матери, а левый – в честь святителя Николая. Между ними была арка – проход. Служба большей частью шла в правом приделе, а левый придел служил как бы для уединенной молитвы или, как мы его называли, для «пещерников». Катя стояла большей частью при входе в левый придел (около арки) или в глубине его.

О.Валентин организовал прекрасное богослужение с хорошим регентом хора и с хорошим чтением. Около о.Валентина организовалась из его духовных детей небольшая общинка.

Запомнились две особые службы. Это – молебен перед иконой Божией Матери «Всех скорбящих радосте» – по субботам перед всенощной и по Воскресным дням – вечерня с акафистом Кресту Христову. После чтения акафиста о.Валентин сам читал вечерние молитвы. Это было очень уютно. В другие дни продолжались беседы о.Валентина и проповеди, объяснялся чин литургии. Мы все это очень полюбили. Ходили большей частью Катя, няня и я, иногда вместе, иногда и по отдельности. Мама стала ходить реже, но по субботам и Воскресным дням всегда ходила. Дело в том, что стал очень волноваться папа. Он очень боялся за нас и иногда просто протестовал против нашего хождения в церковь Николы Большой Крест и против постов. Надо сказать, что это было очень тяжело. Домашняя жизнь стала нелегкой. Иногда вспыхивали просто скандалы. Мы не могли отступить от принятого решения идти таким путем, какой выбрали, а папа боялся, что мы «впадем в прелесть», поэтому столкновения были постоянные и очень сильные. Катя все это очень переживала, я бы сказала, даже трагично переживала. Все удары падали большей частью на нее, я же была за ее спиной. Еще доставалось маме и няне.

• *   *§

*

В 1927 году мы собрались на летнее время выехать за город, в Пушкино, вблизи Акуловой горы. Нас пригласил туда поехать брат о.Валентина – Борис Павлович. Мы совместно сняли дачу. Они занимали две комнаты и половину террасы, а мы одну комнату и половину террасы. Жили мы с Катей, но кто-то из нашей семьи и еще приезжал. Помню, на некоторое время приезжала няня, может быть и мама, брат Петя, Нюрочка и проводила свой отпуск старшая сестра Лизочка. Катя взялась вести хозяйство, прилежно готовила нам обеды, завтраки, а сама много времени проводила за чтением. Помнится мне, что в то время ею были прочитаны, наверное, все пять томов «Добротолюбия». Она делала из этих книг много выписок, и вот наша Лизочка сочинила на нашу жизнь в Пушкине стихотворение, в котором один куплет был посвящен Кате.

«Когда б вы только ни проснулись

И на террасу ни взглянули –

Вы увидали б бледный круг

И скрип пера дрожащих рук

Она все пишет, пишет, пишет,

Сама бледна, чуть только дышит,

Зато толстеет с каждым днем

Тетрадка с черным ободком.»

В течение лета, по субботам мы с Катей отправлялись в Москву. Приезжали в церковь на акафист перед иконой Божией Матери «всех скорбящих радосте», оставались на всенощную и утром в Воскресенье шли к литургии. После возвращались обратно на дачу. Это, конечно, вызывало и разговоры, и недовольство, и удивление, но Катя была тверда, а кроме того перед авторитетом о.Валентина, который нас благословлял на это, никто не мог сильно возражать.

Знакомство с семьей Бориса Павловича у нас сохранилось на всю последующую жизнь, а с его дочерью, Милицей Борисовной, я постоянно встречаюсь до сих пор. Эта связь особенно укрепилась после совместной поездки в Саров. Она также ездила с о.Валентином в это паломничество, и мы там с нею хорошо познакомились.

*     *     *

*

Теперь хорошо не помню, когда это точно было, но Катя настолько стала плохо себя чувствовать физически, что один раз во время литургии ей сделалось очень плохо. Этому предшествовало такое событие, что в то время митрополит Сергий издал постановление о поминовении во время богослужения властей. Это вызвало большое волнение среди всех верующих, но большинство священнослужителей приняли это постановление, оказав послушание высшей церковной власти. О.Валентин не подчинился этому и отошел от митр.Сергия. Он продолжал бесстрашно на Великом входе св.Даров поминать (слово вписано ручкой) «страждущую державу российскую», а один раз, выйдя на солею для проповеди и услыхав, как за окнами гремела музыка (был какой-то праздник), он, подняв руку, трагически произнес: «опять беснуется Иродиада».

Нельзя передать, какие волнения начались у нас дома. Мама совсем перестала ходить к о.Валентину (этого потребовал папа), а мы все же продолжали ходить. Напряжение было невероятное. О.Валентин дал нам свободу выбора, но мы не могли отойти от него, настолько верили ему. Продолжали ходить в церковь, хотя это было и очень опасно.

А тут произошел еще такой случай. У нас в церкви стала появляться одна простая женщина, которая забиралась в левый придел и во время литургии кричала ужасным голосом, билась о пол, рвала на себе волосы. Это чаще всего случалось в то время, когда пели «Иже херувимы». Конечно, ее все принимали за бесноватую, но терпели ее, и Катя тоже. Но как-то появился еще один бесноватый, который воображал из себя Михаила архангела. Он ходил в белом балахоне, перевязанный через плечо какими-то лентами. На груди у него тоже что-то висело. Волосы были черные, кудрявые и длинные, ходил с посохом.

Пришел и встал в правом приделе. Когда закричала бесноватая в левом приделе, он стал перекликаться с нею, а потом ринулся и пошел через всю церковь в левый придел, где была бесноватая. Прошел через арку, где как раз стояла Катя. Катя от испуга и, наверное от всего напряжения, которое было в последнее время, сильно заплакала, кажется, даже упала, а главное, лишилась речи. Не помню, как мы с няней доставили ее домой. Катя после этого болела, не вставала, хотя речь быстро восстановилась. Врачи прописали полный покой. Когда она стала поправляться, о.Валентин пригласил ее пожить некоторое время у него дома, в его семье, где очень хорошо относились к Кате. Недели две Катя провела у о.Валентина. Дома у нас стало немного поспокойнее. Папа, видимо испугавшись за здоровье Кати, как-то примирился со всем положением. Через две недели Катя вернулась домой. События развертывались дальше.

Весной 19 мая 1928 года, в день Иова многострадального был арестован о.Валентин, а 28 августа он был выслан в Сибирь, в Канский край. Мы себя чувствовали потерянными. У нас в храме стали служить разные священники, которые быстро менялись, подвергаясь аресту. Приезжали из Ленинграда. Все это было уже очень чужое, а к некоторым священникам не было даже доверия. К о.Валентину ездили сестры его жены, и через них мы посылали ему короткие письма, и он отвечал нам. Потом он очень тяжело заболел, пробыв в ссылке три года. У него было тяжелое заболевание почек. В 1931 г. он прислал письмо митрополиту Сергию с покаянием, он отошел от Церкви и увел свою паству.

В своем письме к м.Сергию о.Валентин пишет: «Ваше Высокопреосвященство Всемилостивый архипастырь и отец: я умираю. Уже давно меня тревожит совесть, что я тяжко согрешил перед святой Церковью и перед лицом смерти мне стало это несомненно. Я умоляю Вас простить мой грех и воссоединить меня со святой Православной Церковью. Я приношу покаяние, что возымел гордыню, вопреки святым канонам, не признать Вас законным первым епископом, поставив свой личный разум и личное чувство выше соборного разума церкви. Я дерзнул не подчиниться святым канонам. Моя вина особенно страшна тем, что я вовлек в это заблуждение многие человеческие души. Мне ничего не нужно, ни свободы, ни изменений внешних условий, ибо я жду сейчас своей кончины, но ради Христа примите мое покаяние и дайте умереть в единении со святой Православной Церковью». II.IX.1931 г.

В ответ на это письмо было получено от митрополита Сергия письмо: «Бог да простит кающегося и примирит со Святой Православной Церковью. Разрешаю его от запрещения в священнослужении. Пусть призовет православного священника и по исповеди сподобится Святых Таин».

Своим духовным детям о.Валентин тоже написал письмо, в котором пишет:

«…Я умираю, и перед лицом смерти сознаю этот свой страшный грех перед святой Церковью и перед вами. Простите меня ради Христа и вернитесь вместе со мною в лоно Православной Церкви, принеся покаяние в отделении и в отпадении от Православия, в которое вовлек я вас. Кто из вас не потеряет в меня веру, как в духовного руководителя, несмотря на это страшное мое заблуждение, тот пусть (вписано ручкой) останется со мною в единении.

IX.II.1931. Валентин Свенцицкий

Большинство духовных детей о.Валентина последовали за ним и делились между собою, что им давно хотелось «чтобы о.Валентин смирился и к Сергию бы присоединился». Мы с Катей тоже были в числе тех, кто последовал за о.Валентином. Вскоре после того, как о.Валентин получил ответ от митрополита Сергия, он скончался. Скончался он 20 октября 1931 года в день памяти мучеников Сергия и Вакха.

*

*     *

После кончины о.Валентина, или даже немного раньше, мы стали ходить в церковь во имя преп.Сергия Радонежского, которая находилась на Большой Дмитровке. Мы знали, что эта церковь была знаменита тем, что в ней были монастырские службы и служили монахи из Зосимовой пустыни. Зосимова пустынь в свое время находилась недалеко от Троице-Сергиевской лавры (несколько остановок от Загорска-ст.Арсаки) и была основана блаженным старцем Зосимою в последней четверти 17-го века. Со временем она была упразднена и восстановлена только в 1900 году. Возглавляли братство обители священно-игумен Герман (впоследствии схиигумен) и старец иеросхимонах Алексий.

Не своими словами, но словами одной души, которая бывала в Зосимовой пустыни, мне хочется немного описать жизнь, которая протекала там: «Тиха и проста по виду благословенная обитель. Дух этой великой простоты особенно запечатлен в богослужении, составляющем средоточие Зосимовской жизни. Тихо и мерно идет церковная служба. Медленно и плавно чтение и пение. Все проникнуто духом глубокого (ручкой) смирения и покаянного умиления. Все так благочинно, уставно и вместе с тем так просто»… А главное, что было в Зосимовой пустыни – это старчество, откровение помыслов своему старцу, борьбы с помыслами, без чего, как говорил старец Герман, не может быть настоящей монашеской жизни. Отсюда само собой вытекало и руководство старцем жизнью тех, которые открывали ему свои души и таким образом становились на путь послушания своему отцу.

В январе месяце 1923 года тихо скончался старец Герман, а осенью того же года Зосимова пустынь была закрыта. Старец Алексий прожил еще несколько лет под Загорском и тоже скончался.

С большой скорбью покидали Зосимову пустынь ее питомцы, расходились и устраивались кто куда мог. Некоторые из монахов вынуждены были перебраться в Москву и жить на частных квартирах. Через некоторое время епископу Варфоломею, который сам был духовным сыном старца Германа, удалось собрать рассеянное братство и получить храм у Петровских ворот – Высоко-Петровский монастырь. По примеру Зосимовой пустыни, под руководством епископа Варфоломея здесь стала вводиться уставная монастырская служба с хорошим чтением, а также было организовано монастырское пение двух клиросов. Мало-помалу стал насаждаться и дух старчества, которым так богата была Зосимова пустынь. Многие души разного возраста потянулись в этот храм и находили в нем утешение и обновление своей жизни. Пять лет просуществовал этот храм, а в 1929 году Петровский монастырь был закрыт и переведен в храм преп.Сергия, что он Большой Дмитровке. В этот храм мы и пришли с Катей в 1931 году. В октябре месяце 1933 года этот храм тоже был закрыт и переведен в маленькую церковь во имя Рождества Богородицы, которая находилась на Малой Дмитровке, недалеко от Страстной площади (Рождество Богородицы «в путинках»). Но где бы ни находились служители этого храма, весь дух «Петровского монастыря» оставался тем же. Оставался все тот же строй церковных служб, то же пение и чтение, а главное – та же духовная и глубокая любовь старцев, которую встречала каждая приходящая душа, желавшая спасения. Можно сказать, что это было настоящее чудо, что в XX веке среди шумной столицы находился такой уголок «Зосимовой пустыни», за которым сохранилось до сих пор имя «Петровского монастыря».

Здесь было много хороших пастырей, но главным лицом был Владыка Варфоломей. Он был подобен как бы большому орлу, который парил над всеми и собирал птенцов своих под крылья свои. Каждая душа находила место в его сердце, он имел какую-то особую способность всех вмещать в свою душу. Хочется сказать еще несколько слов о нем.

Когда мы его узнали, ему было 43 года (год рожд.1888). Сейчас этот возраст представляется еще очень молодым, но тогда Владыка Варфоломей был для нас настоящим старцем (мне был 21 год, Кате 25 лет). Конечно, много значил сан и исключительная направленность жизни. У нас сохранилась краткая его биография. Я сделаю выдержки из нее.

В своей автобиографии Вл.Варфоломей пишет, что еще до вступления в семинарию, еще будучи совсем молодым, он «главным долгом и задачей своей жизни считал служение скорби и боли людской». Занимаясь в семинарии, «главным образом интересовался аскетической литературой, историей церкви и вопросами нравственного характера. Вопросы философии меня не занимали и, наоборот, захватывал интерес к жизни христианской, требования христианского сознания святых вместе с ответами на них свежего христианского сознания святых отцов и особенно отцов-аскетов. Я благодарю Бога, что эта сфера стала сферой моих научных интересов, моего служения церковной науке. В них самая жизнь моя и еще она в переживании богослужения нашего, которое я полюбил и в частности со стороны его содержания живого богословия, церковных песнопений и молитв. Я бы сказал, что святыми отцами пестовалось мое прихождение к монашеству и вхождение в жизнь монашескую. А последние 10 лет я служу делу богослужения, питаюсь им сам и стараюсь призвать других к тому же. Не боясь повторяться, я стараюсь об этом и в своих частных беседах и в своих церковных поучениях. При всей пользе поучений-проповедей само богослужение проповедует, поучает, несет пластырь недугам души, утешает в скорбях, дает живительную бодрость и вообще назидает, т.е. устрояет, благоустрояет христианина. Высказывая это, я по существу высказал то, что возрастило меня и определило мое душевное устроение даже до дне сего. И как не благодарить Бога, как не сказать, что это драгоценнейшие дары Церкви душе моей. Для меня нет ничего дороже живого слова Отцов и богослужения. Конечно, дороги и те люди Божии, с которыми соединил Бог на пути к Нему. Примеры жизни поучают не только со страниц житий святых, не оскудело людьми Божиими и наше время. И мы слышали из уст живых отцов слово назидания. И мы видели нашими очами поучение примером их жизни. С благодарной любовью, молчá о дорогих людях Божиих, еще не ушедших из этой жизни, я благоговейно преклоняюсь перед отшедшими отцами нашими и братьями о Господе. Конечно, прежде всего и больше всего моему старцу о.схиигумену Герману и о.иеросхимонаху Алексию.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Днем моего пострижения в монашество было II.VI.1911г. Об этом обычно выражаются: принял монашество такого-то числа, но обо мне такое выражение было бы неточным, вернее неправильным. Я принял монашество, т.е. осознал его как свой путь, воспринял как самое драгоценное в жизни и неотъемлемое от моей личности гораздо раньше этого дня. Вопрос был решен еще до окончания семинарии и именно в смысле устремления к монашеству. В год окончания семинарии я стал ближайшим образом готовиться к вступительному экзамену в Академию…

Находились люди, которые говорили, что я затем поступаю в Академию, что буду там профессором, что меня, можно сказать, захватывают интересы и стремления духовной науки. В действительности было не так. Я действительно усердно занимался, но это было лишь спутником главного сердечного устремления – соединилось с решением встать на монашеский путь жизни».

Обращ Владыки Варфоломея оставил по себе неизгладимую память. Мы знали его недолго, всего четыре года, с 1931 по 1935 год В феврале 1935 года он был арестован, а летом того же года – расстрелен. Конечно, это было большим потрясением в нашей жизни, а особенно для Кати, которая за эти годы стала его духовным чадом.

• *   *§

*

Первый приход наш в Петровский монастырь был под праздник «Воздвижения Креста Господня». Служба начиналась в 5 часов вечера. Помню, как нас провожали из дома мама и папа. Мама со скрытым чувством беспокойства, что мы очень устанем, а папа с таким чувством: «ну что ж, пойдите, посмотрите». Вернулись мы домой часов в десять, или даже в одиннадцатом часу. Нам все очень понравилось, все было ново, незнакомо; длинная уставная служба не утомила нас, а наоборот воодушевила. С тех пор жизнь у нас потекла под покровом этого храма и служителей в нем.

Первый приход Кати к Вл.Варфоломею был в октябре-месяце 1931г. Владыка назначил ей придти для первого разговора, но принять не смог из-за множества людей, приходящих к нему и подолгу с ним говорящих. Когда Катя поняла, что она не будет принята, то решила уйти и, уходя, заплакала. Увидя ее уходящую и плачущую, Владыка спешно пошел за нею, остановил ее и стал утешать, говоря при этом такие слова: «Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат». Эти слова он часто повторял ей и потом, очевидно, желая насадить в ней терпение, твердость и смирение. Помню, как часто после вечернего продолжительного богослужения, при мерцании лампад. Владыка стоял у иконы Боголюбской Божией Матери (чтимая икона Петровского монастыря) и всех благословлял, произнося при этом каждому слова: «Мир ти». Стоял в черном клобуке, в черной мантии, а прикладывающиеся к иконе, брали у него благословение, делая при этом земной поклон перед иконой, а потом кланялись земно и Владыке. И вот однажды, когда Катя таким образом подходила к Владыке, еще не будучи его духовным чадом, он как-то особенно нарочито прибавил: «возмогай о Господе».

В этот период наши пути с Катюшей немного разошлись. Она быстро устремилась к выбору духовного отца, а я не могла так сразу решиться. Кате хотелось стать духовной дочерью Владыки Варфоломея, но он не сразу взял ее к себе, а сначала послал ее к о.Агафону, т.е. о.Агафон был главным исповедником духовником (вписано карандашом) монастыря. Но получилось так, что Катя два раза приходила к о.Агафону, чтобы попасть к нему и два раза батюшка не принимал, т.к. был болен. И тогда Владыка взял Катю к себе. У Владыки был близкий ученик и духовный сын – о.Герман. Своих духовных детей Владыка иногда посылал к нему, посылал к нему также и Катю.

*     *

*

В 1932 году Великим Постом в среду на пятой неделе меня принял Владыка и здесь решилась моя судьба. Мне тоже хотелось быть вместе с Катей у него, но получилось иначе. Владыка отказал мне, сказав, что он не хочет, чтобы я страдала, так как его духовные дети все страдают от того, что он очень занят и не может много уделять им времени, а что я еще «маленькая», меня нужно выхаживать. «тебе нужна нянька»», «тебя нужно пестовать»,- говорил он.

Владыка указал мне трех лиц, из которых я должна была выбрать себе духовного отца: о.Агафона, о.Исидора и о.Павла Левашева, который служил в церкви Св.Духа (церковь стояла на месте, где сейчас станция метро «Кропоткинская»). Получилось же так, что как раз в тот день, когда я была у Владыки (в среду на 5ой недели В.Г.) о.Агафон исполнял молитву «да и справится молитва моя» (вписано ручкой) стоял на середине храма перед открытыми Царскими вратами, и пел эту молитву. Владыка и я рядом с ним в это время стояли на коленях на левом клиросе. Помню, что мне очень понравилось как пел Батюшка о.Агафон. Необыкновенную умиротворенность я почувствовала в его пении. Владыка дал мне срок неделю, после которого я должна была дать ответ и назначил мне приехать на Пятницкое кладбище, где был похоронен о.Валентин – на его могилу. В назначенный день, рано утром мы с Катей приехали на Пятницкое кладбище. Приехал и Владыка, отслужил панихиду и после спросил меня о моем решении. Я, не колеблясь, ответила, что из указанных лиц выбрала о.Агафона. Владыка очень одобрил мой выбор, благословил меня и указал день, в какой мне придти к о.Агафону – в пятницу на 6-й неделе В.П. Я пришла, но никак не могла попасть, т.к. была очередь и меня, как новенькую никак не пропускали. Получилось же так, что Владыка проходил с каждением по храму и, увидев меня, взял меня за руку и поставил впереди всех и таким образом я попала к о.Агафону. Вообще Владыка мне тоже оказывал внимание. Подходя к нему под благословение, еще до моего прихода к о.Агафону, он обращал на меня внимание и иногда спрашивал: «Я тебе нужен, ангел мой?» или «я тебе нужен, деточка?» Часто повторял мне такие слова: «сеющий слезами – радостию пожнет»… Конечно, это все меня очень трогало…

Помню еще, что, когда мы были на Пятницком кладбище и уже собирались уходить, то Владыка, подняв глаза к небу, вдруг тихо сказал: «А моей могилки не будет»… Сердце как-то сжалось от этих слов – почему он так сказал?… Мы ведь тогда еще ничего не знали, что будет с ним, а эти слова оказались пророческими.

Хочется еще добавить, что, когда папа узнал о моем выборе духовного отца, то был очень доволен и тоже одобрял мой выбор, хотя его сестры (две монахини) были в ужасе, что я пошла к отцу Агафону, так как он им представлялся очень строгим. Я же, пробыв под его руководством три года, чувствовала в нем большое внимание к себе, отеческую заботу и доброе отношение, о чем запомнила на всю жизнь.

*

*           *

Мы с Катей, хотя имели разных духовных отцов, но вместе очень полюбили Петровский монастырь. Очень часто ходили, еще до работы, к ранней литургии, а после работы часто заезжали на вечернее богослужение. Запомнилось, что мы особенно любили ранние литургии, когда отмечалась память Зосимовских старцев – схиигумена Германа и старца Алексия. Здесь нельзя еще не вспомнить службы на Рождественский сочельник, когда сам Владыка читал паремии и пел «Тайно родился еси в вертепе»… и еще службы страстной седмицы. Вообще жизнь у нас стала насыщенной…

В Петровском монастыре, как я уже сказала, было развито старчество и откровение помыслов. Помыслы писали и отдавали каждый своему духовному отцу. Папа наш знал об этой особенности и когда, бывало, увидит нас пишущих, то, улыбаясь, скажет нам: «Ну что вы пишете, неужели вы думаете, что кто-нибудь будет читать ваши помыслы?» А мы были уверены, что, конечно, будут читать, да еще с любовью. Катя как-то рассказала мне, что Владыка, принимая ее помыслы, даже поцеловал этот конвертик. Вообще Владыка очень близко принял Катю. Но здесь Катю встретило искушение со стороны других духовных чад Владыки. Зависть, ревность, соревнование – все это человеческое, но все это, к сожалению, было. Иногда заграждали ей путь пройти к Владыке, иногда грубо обращались, отталкивали. Владыка же ценил Катино безмолвное терпение и вознаграждал ее вниманием. Бывало, уезжая в отпуск на пароходе, он присылал ей открытки. К сожалению, эти открытки не сохранились, но запомнилось обращение к Кате: «моя кроткая, моя тихая».

Владыка иногда посылал нас с Катей на службы в Ивановский монастырь, в котором служил один иеромонах, духовный сын Владыки. Мы любили туда ходить. Народу было мало, служба была тихая, благоговейная.

Стремление к монашеству у Кати, очевидно, было еще раньше, еще во времена о.Валентина. Много позднее Катя открыла мне, что о.Валентин, будучи в ссылке, писал ей: «Катя, я верю, что вы будете инокиней».

Зная такое стремление Кати к монашеству, Владыка, очевидно, готовил ее к принятию пострига. | (отсюда на полях карандашом отчеркнуто и написано «снять») Катя рассказывала, что один раз, когда она была у него на приеме, он снял с ее головы шапку и начал топтать ногами со словами: «Если человек не будет так истоптан, то он не может быть монахом». А в другой раз он наложил на нее такое послушание: остричь коротко волосы и ходить стриженой – «под мальчика». Катя исполнила это послушание, но это для всех окружающих показалось странным, уродливым, ненужным и даже жестоким. –«Зачем, почему, для чего?»- слышались такие возгласы. Я была тоже в ужасе. Испугалась за себя – вдруг и мне дадут такое послушание и со страхом спросила своего духовного отца: «Батюшка, я боюсь, что Вы меня тоже острижете». А он, слегка улыбаясь, тихо ответил: «не остригу»…

Катюша, выполнив это послушание, сама чуть было не заболела. Она плакала в парикмахерской. Была худа, бледна, с большими страдающими глазами. Ей еще было очень тяжело то, что она скрывала от мамы свое стремление к монашеству, не могла быть с нею откровенной. Но монашество в то время было только тайным. несколько лет спустя из разговоров с Катей я поняла, что у Владыки «тайное монашество» было его идеей; не потому что это было страшно в то время, а потому что он считал, что монахи, отдавая свою жизнь на служение Богу, должны служить и миру в образе именно тайного монашества. Приводил всегда пример княгини Московской Ефросиньи. С божьей помощью Катя перенесла все эти испытания, так как всецело и нераздельно предалась воле Божией и, как я понимала ее, у нее была полная готовность принести себя и всю (зачеркнуто карандашом) посвятить (вписано карандашом) свою жизнь в жертву Богу. Катя очень стремилась поститься, а в посты (в некоторые дни) хотела питаться даже без масла. Но это ей не удавалось, так как здоровье не позволяло этого, и Владыка не разрешал ей строгого поста и даже один раз сам принес ей на страстной неделе бутылочку постного масла в знак того, чтобы она ела с маслом. Как-то однажды в феврале месяце 1935 года. когда Катя стояла в храме, из алтаря вышел о.Герман. Подошел к ней, благословил и сказал: «Тебе предстоит постриг». Катя с благоговением, молча, сделала земной поклон (Катя мне это рассказывала уже много лет спустя), но этому не суждено было совершиться. 22 февраля 1935 г. Владыка и о.Герман были арестованы. Нельзя передать, как все это было тяжело!… В апреле месяце того же года был арестован и мой духовный отец – о.Агафон. Кто помнит о.Агафона, тот, конечно, знает, какой он был больной, как страдал скованностью рук и ног, как с трудом передвигался, и все же он был арестован и переправлен в инвалидный лазарет около г.Анадыря.

*     *

*

Приблизительно к этому времени появился о.Митрофан, который вернулся из ссылки. Это был всеми любимый и благостный старец. Он был худощав, высокого роста с большой седой бородой и седыми волосами. Глаза были голубые, светлые, чистые. Весь его облик излучал свет. В обращении был мягкий, тихий, кроткий, любящий. Он сказал Кате: «Катя, ты теперь моя будешь», Он говорил ей еще и такие слова: «Катя, ты мне не пиши помыслы, я и так все знаю, все одно и то же. Будь всегда с Богом – вот тебе правило».

Я уже не пишу о событиях домашних, которые были за это время. Тут было много всего. Две сестры – Елизавета Сергеевна и Анна Сергеевна вышли замуж и уехали из дома. Старшая сестра – Надежда Сергеевна уже давно вышла замуж (наверное в 20-х годах) и жила отдельно. У Анны Сергеевны в 1935 году был арестован муж, а в 1937 году ее выслали из Москвы как жену «вредителя». Слава Богу, в 1940 году она была возвращена в Москву по усиленным хлопотам старшего брата Сергея Сергеевича. Другой брат Петр Сергеевич женился и остался жить с родителями. Сергей Сергеевич тоже был женат и жал с нами. (здесь заканчивается отчеркивание на полях)

Катя не переставала плохо себя чувствовать физически, все время недомогала и даже ходила с температурой. Я, работая в институте Туберкулеза, устроила ее на осмотр к проф.Прозорову, опасаясь, не больна ли она туберкулезом. Проф.Прозоров не нашел туберкулеза, но определил порок сердца. Недомогание продолжалось и еще прибавилась болезнь кишечника – непроходимость. Рентген показал аномальное развитие сигмовидной кишки, которая подошла под печень, сделав петлю, и врачи назначили немедленную операцию. За несколько времени до операции (я узнала об этом после) Катя поехала к нашей двоюродной сестре Любане Минаковой, а там ее ожидал о.Митрофан. Катя исповедывалась у него, а потом он сказал: «Давай, Катя, я тебя постригу». Встал, закрыл коротенькие занавесочки на окнах, прочитал положенные молитвы и постриг ее в иночество, сказав при этом: «У нас в Зосимовой пустыни был придел во имя архангела Рафаила – вот тебе и имя его – будешь носить его имя».

Катя потом рассказывала мне, что она на крыльях «летела» домой и потом спокойно пошла на операцию, которая состоялась 26 мая 1937 года. Она думала, что может умереть во время операции, но все это переносила со сладким чувством преданности воле Божией. Операцию делал доктор Лебеденко, который сказал ей потом: «Делать Вам операцию было очень легко, так как вы очень худая». Хотя операция прошла благополучно, но всю последующую жизнь Катюша страдала от последствий операции, т.к. было удалено 50 см кишки и на месте швов образовались «карманы», которые вызывали болевые ощущения (спастический колит) и частичную непроходимость, усилившуюся в последние года жизни.

О.Митрофану не разрешили жить в Москве, а дали приход в г.Кашире. Он там прослужил несколько лет, а потом опять был арестован и выслан (наверное в 1944г). Дальнейшая его судьба была неизвестна. Ездить в Каширу Катя не могла, но кто-то из его духовных детей все же ездил, и однажды Катя получила письмо, в котором он пишет ей: «Ты возлюбила Господа всем сердцем твоим и старайся быть Его невестой. Покажи любовь во всем Господу, чтобы быть чистою жертвою для Жениха. (зачеркнуто карандашом) К этому много препятствий и от мира, плоти и диавола. Не унывай и духом не падай, с тобою Господь. Все делается по воле Божией. Смирись и воле Божией во всем покорись. Кушать все можно, ежели позволяет здоровье».

*         *

*

В 1938 году Катя перенесла тяжелую болезнь печени – болезнь Боткина, лежала в больнице, а после перенесенной болезни постоянно мучилась болями в области печени, бывали и сильные приступы – впоследствии были обнаружены камни в желчном пузыре.

В 1942 году Катя получила перелом ноги в области малой берцовой кости. Это случилось при следующих обстоятельствах. У наших родителей были знакомые, близкие друзья – Кудрявцевы – Александра Ивановна и муж ее – Андрей Андреевич. Муж умер и Александра Ивановна осталась одна. Она была преподавательницей литературы, но к 1942 году уже не преподавала, так как была пожилого возраста. Она очень нуждалась, часто теряла хлебные карточки, а потому сильно голодала. Она верила в бога, но, как говорят, «по-своему». В церковь не ходила и очень давно не причащалась. Папа раздражался за это на нее и был очень недоволен ею. Катя постоянно ездила у ней (папа был очень доволен этому) и уговаривала ее причаститься. Когда Александра Ивановна была уже совсем плоха, она сказала Кате: «Ну, давай, я для тебя причащусь». Катя, конечно, не согласилась на такую формулировку, и время тянулось. В конце концов Александра Ивановна стала совсем плоха и говорит Кате: «Зови священника, я хочу причаститься». В это время по всей Москве было затемнение, так как время было военное. И вот Катя в такую темноту пешком отправилась с Таганки на Кропоткинскую улицу к священнику о.Николаю Стогову. Он согласился придти, но сказал Кате, чтобы она вернулась к Александре Ивановне и еще раз спросила ее, хочет ли она причаститься. Катя пошла обратно к Ал.Ив. Ал.Ив. на этот раз твердо сказала: «Скорее, скорее зови (вписано ручкой) священника». Катя опять пошла к о.Николаю. Он стал собираться, но здесь запротестовали его близкие –«Куда в такую темноту и так поздно идти старому человеку». Но о.Николай был тверд и под руку с Катей пошли к Александре Ивановне. Александра Ивановна была очень довольна, хорошо поисповедывалась и в ту же ночь скончалась. При ее кончине присутствовала наша няня, которая, зная, что Ал.Ив. так плоха, приехала к ней и несколько дней оставалась ночевать.

Вскоре после похорон, Катя, возвращаясь в темноте с работы, споткнулась и получила, как я (зачеркнуто карандашом) уже писала, перелом ноги. Все были поражены этим, все говорили, что это враг отомстил Кате за Ал.Ив. (зачеркнуто карандашом). Нога у Кати долго заживала. Питание было плохое, и Катя долго была на бюллетене. Попутно хочется сказать, что с этим о.Николаем Стоговым Катя ездила зимой на Истру к родителям мужа нашей сестры Нюры, тоже причащать их. Дорога была трудная – 2 часа езды, поезда ходили плохо, плохо отапливались, но о.Николай с любовью соглашался это делать. Мне кажется, что они ездили не один раз. О.Николай очень хорошо относился к Кате, даже делился с ней некоторыми своими переживаниями.

*     *

*

Надо сказать, что со времени ареста Владыки, моего духовного отца и других духовных лиц, мы уже не могли ходить в Петровский монастырь, а мы (зачеркнуто и вписано карандашом) ходили в разные церкви – к «Трифону-мученику» у Рижского вокзала, к «Покрову» в Лыщиков переулок, а со времени Отечественной войны стали ходить постоянно в Богоявленский собор, в Елохове. К о.Агафону в лагерь время от времени ездила его близкая духовная дочь и имела несколько раз с ним свидания. Он благословил нас исповедываться сначала у о.Никиты, а когда о.Никита скоропостижно скончался, то просил о.Зосиму всех его духовных детей принимать на исповедь. (о.Никита и о.Зосима тоже были из Петровского монастыря). (зачеркнуто карандашом)

Образ о.Зосимы был совершенно необыкновенный, про него можно сказать, что это был небесный человек. Он с любовью принимал нас, а раза два-три навещал Катю. Катя плохо себя чувствовала (после болезни печени) и о.Зосима приезжал к ним домой.

В 1938 (вписано карандашом) году о.Агафон умер в лагере в возрасте пятидесяти четырех лет, пробыв там три года. Скончался в день усекновения главы Иоанна Крестителя от тяжелой болезни – пеллагры.

В 1939 году скончался и о.Зосима (сорока лет) от рака. Ему была назначена операция, но она была не эффективной (нельзя было уже ничего сделать) и через несколько дней после операции он умер в полном сознании, прочитав сам себе отходную молитву.

Отпевание о.Зосимы было в церкви Преображения на Преображенской площади (его родители жили недалеко от этой церкви и это был их приход). Во время отпевания у гроба о.Зосимы вдруг появился о.Исидор, тот самый о.Исидор, на которого мне когда-то указывал Владыка Варфоломей. Он был в свое время тоже арестован и выслан, отбыл какой-то срок и теперь вернулся. Мать Евпраксия (близкая духовная дочь о.Агафона) обратилась к нему с просьбою, чтобы он взял под свою опеку всех оставшихся духовных детей о.Агафона. о.Исидор с любовью согласился, и мы были под его руководством до 1959 года, т.е. до дня его кончины (30 июля 1959 года). Катя к этому времени примкнула к духовным детям о.Агафона, которые приняли ее с любовью, и таким образом мы с Катей опять оказались вместе у одного духовного отца. О.Исидор исключительно хорошо относился к Кате и даже считал ее не духовной дочерью, а своей духовной сестрой, так как он сам был духовным сыном о.Митрофана.

Катя, хотя и была утешена принятием пострига от о.Митрофана, но в душе своей все время носила желание принять монашеский чин. и вот в 1943 году о.Исидор, съездив к о.Митрофану и получив от него благословение, постриг Катю в мантию в полный монаш. чин (вписано ручкой) с именем преподобного Михея (ученика преп.Сергия). На вопрос о.Исидора, какое имя она хочет, Катюша сама указала это имя. Это было Великим постом в начале апреля 1943 года. Погода в тот день была снежная. Я провожала ее, помню, шли среди больших сугробов и была метель. Конечно, все было очень трогательно – исполнялось давнишнее желание Катюши. Я не помню, кто благословил Катю отпускать волосы, о.Митрофан или о.Исидор, но во всяком случае к этому времени Катя уже давно ходила с длинными волосами… Потекла жизнь… Сокровенная… В умертвии миру среди мира… (зачеркнуто карандашом) Думаю, что Катя много переживала тогда. Ей, наверное, хотелось побольше пребывать в тишине, в молитве, в уединении, но все это мало удавалось, так как она еще работала, и жили мы в большой семье. Спутниками жизни были, большей частью, скорби и болезни. Перенося все это со смирением и покорностью воле Божией, Катя всеми силами старалась исполнить завет Владыки Божий (зачеркнуто и вписано карандашом): «в образе тайного монашества служить миру». Завет служенья людям. (вписано карандашом)

*     *

*

К этому времени у нас в семье народились маленькие дети, которых Катя очень любила.

У брата, Петра Сергеевича, в 1938 г. (вписано ручкой) родилась девочка – Аня и в 1943 г. – мальчик – Петя. У Сергея Сергеевича в 1946 году родился мальчик – Саша и в 1953 г. – девочка – Маша. У Анны Сергеевны в 1939 году родился сын – Алеша, в 1946г.-дочка Надя и в 1948 г. – дочка – Оля. Хотя Анна Сергеевна жила не с нами, но ее жизнь самым ближайшим образом всегда касалась нашей жизни и дети ее были также близки нам. В некоторые годы нашей жизни мы проводили свои летние отпуска в семье Анны Сергеевны и там постоянно занимались с детьми и играли с ними. Маленькая Анечка, дочь Петра Сергеевича, любила заходить к нам в комнату. Бывало тихо откроет дверь и спросит: «Моня?» (вм. «можно»?). Катя любила ее и постоянно с ней занималась. Мальчики Петя и Саша были большие баловники. Им, например, доставляло большое удовольствие забираться на зеркальный шкаф и оттуда прыгать на мамину кровать (это еще при жизни мамы). А один раз – это было в Великую Пятницу – Катя оставалась дома и читала службу, сидя у себя в комнате, они стали бегать вокруг одного шкафа в нашей комнате, догоняя друг друга, и так добегались, что Катя не выдержала – встала и прогнала их из комнаты. Они на это нисколько не обиделись, а наоборот, им это очень понравилось. Маленькая Машенька тоже любила забираться к нам в комнату. Она читала нам стихи и даже устраивала небольшие представления. Один раз попросила т.Катю прочесть ей житие Великомученицы Екатерины. Внимательно слушала и потом стала интересоваться чтением жития святых. Один раз я застала ее сидящей на маленькой скамеечке и держащей на коленях большую книгу Жития святых. Она еще не умела читать, но, видно, по памяти вслух сама сочиняла чье-то житие. Просила нас подарить ей «молитвенный платочек» (сама назвала его так). Но, к сожалению, все это было только до школы. Еще был у нас один племянник от старшей сестры Нади – Юра. Он родился в 1928 году, и Катя, когда он немного подрос, рано утром ездила за ним и причащала его в ближайшей церкви. Это тоже было до школы. Потом она уже не могла этого делать, но вообще за всех своих племянников она очень болела душой, все события их жизни она принимала близко к сердцу, горячо переживала и в чем только могла старалась помочь им, всегда молилась за них. Как-то сказала мне: «Ты знаешь, я так люблю всех, так хочу, чтобы все спаслись, что я молюсь Богу, чтобы Господь на мне все взыскал, чтобы я пострадала за всех, только бы все спаслись». Я даже испугалась таких слов…

 

*

*       *

Болезни, можно сказать, преследовали Катю. Частые ангины, гриппы все время приходилось переносить ей. Видно было, как она пересиливала себя и иногда полубольная ходила на работу.

В 1946 году заболела наша мама. У мамы был всегда больной кишечник, и один раз она даже перенесла операцию по поводу заворота кишек. На этот раз, когда мама заболела, Катя срочно устроила ее в больницу, в которой сама работала (теперь эта б-ца называется «клинической б-цей №6) и неотходно ухаживала за ней. Благодаря доктору Гармсен Ольги Ивановны, которая употребила все усилия, чтобы обойтись без операции, мама была спасена и вскоре выписалась домой. Катя и дома продолжала ухаживать за мамой.

Вообще, когда кто-нибудь заболевал из родных или знакомых, Катя всегда приходила на помощь: или навещала или устраивала консультации врачей, или определяла больного в свою больницу. К Кате многие обращались за помощью. Знали, что она имеет связь с врачами, а также знали, что она никогда не откажет в помощи. Ее очень часто вызывали к телефону, так что она иногда даже не могла отдохнуть. Многих Катя устраивала в свою больницу на лечение, а в некоторых случаях, в годы Отечественной войны, люди, который Катя устраивала в больницу, спасались этим (вписано карандашом) от голода, | (отсюда по полям отчеркнуто карандашом и зачеркнуто карандашом) так как попадая в больницу с них не брали карточек (зная, что это больной от Кати) и поэтому они получали добавочное питание. Правда, под конец своей работы делать это ей стало все труднее и труднее; главный врач, который уважал Катю и всегда шел ей навстречу и удовлетворял ее просьбы, больше не смог ей помогать. (здесь зачеркивание карандашом заканчивается).

*

*       *

Поскольку зашла речь о работе Кати, мне хочется сказать несколько слов о ней. Я уже писала, что первая работа Кати после окончания школы была в Государственном центральном институте физкультуры в качестве старшего лаборанта при кафедре физиологии. Там она проработала с 1925 по 1933 год. Последние три года она работала под руководством проф.В.В.Ефимова, который, отпуская ее, дал ей такую характеристику: «Во всей своей работе Е.С. Васильева выявила себя как чрезвычайно точный, аккуратный и серьезный научный работник, которому можно поручить работу, требующую большой ответственности и добросовестности в ее выполнении и отсутствия раздражительности, мелочности и других отрицательных сторон характера».

С 1933 года Катя стала работать в Басманной б-це №6, сначала в качестве лаборанта биохимической лаборатории кафедры терапии 3-его Моск.Мед.Ин-та (которая находилась на базе больницы), а с 1941 года переведена на должность руководителя биохимического отделения.

Катя всегда работала с большим энтузиазмом, тщательностью и добросовестностью. В работу свою вкладывала внутреннее содержание, исполняя работу как послушание перед Богом. В начале в лаборатории было мало сотрудников, всего человек пять, и в то время один из «хозяйственников» сказал как-то: «вашу лабораторию надо называть не биохимией, а белохимией», настолько, очевидно, все было чисто и аккуратно. Отмечали посторонние и особую тишину, которая царила в то время в лаборатории. Но потом требования жизни усложнялись, увеличился штат, а за последние годы работы Кати прислали нового руководителя врача Исаака Осиповича. Катя была этому даже рада, так как чувствовала при своих постоянных недомоганиях, что ей такая должность не по силам, хотя практически эти обязанности все же оставались на ней. Катя многих обучала разным методикам, обучала лаборантов и даже врачей. В 1957 году ей пришлось прочитать целый цикл лекций для городских-ординаторов по целому ряду биохимических исследований.

Но, конечно, не всегда гладко текла служебная жизнь. Каждый день приносил что-то новое. Катя все очень близко принимала к сердцу, много соприкасалась с больными, с их страданиями, операциями, а часто и со смертью.

Было переживание с проф.Тереевым Е.М. Он был директором факультетской терапевтической клиники 3-его М.М.И., которая находилась на базе Басманной больницы. Катя вначале, как я уже писала, работала на этой кафедре в должности лаборанта, но потом эту кафедру перевели в другую больницу (№24 у Петровских ворот). Проф.Тареев думал, что Катя тоже перейдет с ним, но Катя решила не переходить: оставаться в Басманной больнице ее больше устраивало из-за близости расстояния от дома и церкви. Проф. Тареев был очень недоволен таким решением Кати, но все же дал ей хорошую характеристику, в которой пишет: …«Екатерина Сергеевна принимала участие в крупных работах клиники, причем ей поручали самостоятельные разделы этих работ… Все сказанное позволяет рекомендовать Ек. Серг. для заведования серьезной биохимической лабораторией с практическими целями».

Эта характеристика Тареева, очевидно, и послужила основанием в 1941 году для перевода Кати на должность руководителя биологического химич. (вписано карандашом) отделения. (о проф.Тарееве я скажу еще несколько позднее).

Еще были переживания и такого порядка: в лаборатории Кати работала одна санитарка, которая была большой труженницей, хорошо работала, хорошо относилась к Кате, была верующей и это еще больше соединяло ее с Катей. У этой санитарки была единственная дочь, которая после перенесенного в раннем детстве менингита была не совсем полноценной. Мать очень оберегала свою дочь, все боялась за нее, следила за ней, водила в церковь. Но все же эта дочь оказалась в ожидании ребенка от неизвестного рабочего. Вся больница была охвачена этим событием, и многие, очень многие стали приходить в лабораторию и настаивать на том, чтобы ребенок был уничтожен, уговаривали, устрашали, что родится ненормальный ребенок. Санитарка сама колебалась и обращалась за помощью к Кате. Катя же была категорически против уничтожения ребенка и, посоветовавшись с о.Иеремией (в то время он служил в Богоявленском соборе) и получив от него подкрепление своему взгляду, твердо заявила всем, что ребенок останется. Многие не одобряли такое решение Кати, даже возмущались и осуждали ее. Но родился мальчик под Николин день, назвали его Николаем, родился и рос совершенно нормальным, даже способным. Теперь имеет семью – двух детей, работает стеклодувом и хорошо относится к своей больной матери. Он всегда был благодарен Кате и на ее похоронах очень сильно плакал.

За последние годы работы было еще одно переживание. Требовался в лабораторию научный сотрудник. Катя на это место порекомендовала одну свою знакомую, которая работала в Институте физкультуры. В это время в Институте физкультуры было сокращение штатов, и эта сотрудница должна была остаться без места. Она имела «высшее образование», но по-существу как говорят (вписано ручкой) «не тянула» на должность научного сотрудника. Каково же было удивление Кати, когда эта сотрудница стала на каждом шагу превозносить себя над Катей, выставлять на вид свое высшее образование, а Катю в некоторых случаях даже высмеивать. Кате было тяжело и обидно это переживать, даже за саму сотрудницу было тяжело ей, что она так повела себя. Я возмущалась ужасно всем этим, но Катюша все это переносила с терпением и даже ни разу не обнаружила своей обиды.

Как только исполнилось Кате 55 лет (в 1961 году), Катя подала заявление об уходе на пенсию. Катю с любовью провожали сотрудники, устроили проводы, чай, некоторые даже плакали. Новый заведующий тоже выражал сожаление об уходе Кати и говорил такие слова: «Что я буду делать без Вас – ведь Вы моя икона.»

*       *

*

Я немного отвлеклась от главной линии рассказа. Теперь хочу вернуться к 1946 году, когда я писала о болезни нашей мамы. Вскоре после выписки мамы из больницы заболел папа. Он тоже лежал у Кати в больнице, но недолго, т.к. он настойчиво просил выписать его. У него болела нога, опасались гангрены и он говорил: «хочу умереть дома». Но как только он приехал домой, на следующий день температура спала, и он стал поправляться. После этого прожил еще три года. С осени 1948 года у папы начала развиваться сердечная недостаточность. У него отекали ноги, не хватало воздуха и он порою спал в кресле. Просил Катю привести священника домой. В то время у нас в соборе служил иермонах о.Каллиник. Мы знали и любили его, исповедывались у него за общей исповедью. Когда Катя обратилась к нему с просьбой причастить папу, он сказал: – «как же, как же – папу надо причастить, обязательно приду». После причастия папа был доволен, как-то успокоился и благодарил Катю. Катя и тут служила папе. Папа как-то сказал ей: «Я вижу – ты хороший самарянин, но дай мне твое сердце». Видно, он все же чувствовал, что Катя не была откровенна с ним.

29 марта 1949 года папа скончался. Незадолго перед смертью сын, Петр Сергеевич брат (зачеркнуто карандашом, вписано тоже), пригласил к папе о.Николая Стогова, который соборовал папу и причастил его. За день до смерти он благословил своих детей.

Конечно, нет слов, как всем было грустно и тяжело… Летом 1949 года мама с Катей поехали на дачу к Елизавете Сергеевне, которая с мужем имела дачу на ст.Ильинская по Казанской ж.д. Лето в тот год было очень дождливое, а особенно в тот месяц, когда Катя с мамой жили у Ел.С. И Катя заболела гриппом… Как она вспоминала потом, этот грипп протекал очень тяжело, а что самое главное – после него получилось осложнение – заболели шейные позвонки, а вслед за эти боли распространились и на другие суставы. С тех пор врачи ставили ей диагноз: полиартрит. Катюша терпела большие боли в суставах, а помощи от лечения было мало. В течение последующих лет боли нарастали. Болели крупные и мелкие суставы, болели даже суставы лица. В это же лето, после перенесенного гриппа Катюша сильно пополнела. Грипп сопровождался и резким нарушением обмена. Это еще больше осложнило жизнь. Двигаться стало совсем трудно, работать тоже. В 1960 году ей пришлось даже обратиться в Центральный научно-исследовательский институт экспертизы трудоспособности. Там ей дали III-ю группу инвалидности, но это, конечно, мало облегчило жизнь.

Катюша много терпела от своей полноты. Терпела осуждение, насмешки и даже ругательства. Как ни странно, но это было часто со стороны церковных людей – когда стояли в церкви, когда ехали домой в троллейбусе. Я в эти минуты очень вспыхивала, мне хотелось обязательно что-то ответить, но Катя всегда говорила мне: «Молчи, молчи»…

*     *

*

В декабре месяце 1950 года скончалась наша няня, Дарья Глебовна, а через полгода, 14 июля 1951 года скончалась мама. Конечно, это были потрясающие события для нашей семьи, но описывать их я не буду, так как о смерти няни я в свое время написала, а о смерти мамы написала Катя. Скажу только, что в эти тяжелые минуты поддерживала вера и преданность воле Божией. Отпевали няню и маму в Богоявленском соборе. В то время там служил о.Сергий Савельев. Он сравнительно недавно появился в нашем соборе. Он был духовным сыном о.Сергия Голощапова, который служил в храме во имя Божией Матери, на Ильинке, но потом был арестован и пропал без вести. О.Сергий тоже перенес ссылку и, вернувшись, пришел в собор. Он был монах, имел сан архимандрита. Его принял настоятель собора о.Николай Колчицкий. О.Сергий имел небольшую группу своих духовных детей. Он очень хорошо, можно сказать с вдохновением, служил заупокойные службы: панихиды и отпевания. Он сам говорил, что любит молиться за умерших – провожать их в вечную жизнь, а потому в службы за них он вкладывал много чувства. Его отпевание звучало как торжественный праздник.

С тех пор как он отпевал нашу няню и маму, а может быть немного и раньше, он близко подошел к нашей семье. Приходил к нам домой служить панихиды в памятные дни, а особенно он заинтересовался Катей. Ее душа, видно, была как-то дорога ему, и он стал даже настаивать на том, чтобы она перешла от о.Исидора под его руководство. Катя это тяжело переживала. Года два-три она промучилась этими переживаниями, но в конце концов твердо решила остаться под руководством о.Исидора. Перед этим видела сон, в котором Владыка Варфоломей предостерегает ее от принятия нового пути. О.Исидор, всегда мягкий и скромный, здесь определено сказал: «Я тебя, Катя, не отпускаю».

Вскоре о.Сергия перевели в другой храм. Сначала в храм «Покрова Божией Матери» в Лыщиков пер., потом в храм, который находится в Богородском, потом в Медведково. Сначала изредка мы с Катей ездили к нему в храм Покрова Божией Матери и один раз ездили в Богородское, но о.Сергий всегда встречал Катю сухо и непременно с какой-нибудь колкостью. Катя недоумевала – почему среди духовных людей так высоко настроенных бывают такие явления? Потом мы перестали ездить к нему. Мне вспомнилось, что на Катю не раз обращали внимание и другие некоторые священники, совсем не зная ее. Во-первых, схимонах Алексий на Донском кладбище, о котором я уже писала. Через несколько лет о.Серафим (не помню его фамилии Битюков (вписано карандашом)) на Сербском подворье на Солянке (вписано карандашом), потом о.Сергий Мечев. Всего один раз мы видели его, а когда подходили прикладываться после литургии к кресту то, когда Катя подошла, он (вписано ручкой) вдруг сказал ей: «Подождите», пошел в алтарь и вынес ей просфору. Мы очень удивились этому. В 1945 году, когда открылась Троице-Сергиевская Лавра, мы стали ездить туда. Архимандрит Пимен, бывший наместником Лавры (ныне архиепископ Саратовский и Волгоградский) тоже вдруг спросил Катю: «Вы из Москвы?» «Приезжайте к нам почаще».

*       *

*

Весной 1952 года у Кати сделался очень сильный приступ болей в печени. Пришлось лечь в 24-ую больницу у Петровских ворот. Там возглавлял отделение проф. Тареев. Он с первых дней оказал Кате большое внимание. Приходил к ней в палату, что, как говорили находившиеся там больные, никогда не происходило по отношению к другим. Была установлена желчно-каменная болезнь и ревматоидный полиартрит. Может быть надо было сделать тут же и операцию – удаление желчного пузыря, но проф.Тареев отложил операцию, сказав: «Можно подождать». Потом совершенно неожиданно проф.Тареев на очередной конференции демонстрировал Катю. Стал задавать ей вопросы, которые мало касались ее болезни, например: «Е.С. Вы верите в Бога? и ходите в церковь? и посты соблюдаете? Катя на все вопросы отвечала положительно. Что он хотел этим сказать? Повидимому он хотел объяснить ее заболевание неправильным образом жизни. Так как вскоре после этой конференции Катю выписали, а меня вызвали к лечащему врачу, которая стала рекомендовать мне (очевидно, у нее было такое задание) побольше «развлекать» Катю, отвлекать ее от болей, ходить с ней почаще в кино и т.д. Мы, конечно, были удивлены всему этому и уже больше к Тарееву не обращались. Я только вспомнила еще один случай, что когда Катя как-то стала жаловаться Тарееву на свои боли в суставах, то он ответил: «Так видно Боженька велел»…

Я не берусь сейчас описывать все болезни Кати, это было бы слишком сложно и трудно, знаю только, что она всю свою жизнь мучилась болями в суставах ног, рук, позвоночника, в мышцах, в области печени и поджелудочной железы. Ввиду такого большого комплекса заболеваний нам волей или неволей приходилось обращаться к врачам. (отсюда зачеркнуто карандашом) Так, например, Катя очень страдала еще от дистрофии ногтей на ногах. В 1953 году ей удаляли ногти, но они потом опять росли и были такими же дистрофичными, что причиняло боль и усложняло ходьбу. (здесь заканчивается зачеркивание) В этом же (зачеркнуто карандашом) 1953 году Катя переболела дифтерией и опять лежала в б-це им.Боткина.

Так получилось, что в 1955 году на Катю обратил внимание ученик Тареева доктор Гиляревский (изначально было написано Гиляровский, ручкой исправлено на Гиляревский), он хотел помочь ей. Он был самостоятельным научным работником и заведывал одним из отделений б-цы им.Склифасовского. Прежде всего он нашел необходимым удалить гланды, т.к. Катя очень часто болела ангинами. Катя лежала в своей больнице и ей удалили гланды.

В 1956 году она легла в б-цу к Гиляревскому. Там был поставлен такой страшный диагноз как каллагеноз (карандашом исправлено на коллагеноз) мышц и было назначено лечение уколами АКТГ и кортизоном. Но опять произошел, можно сказать, несчастный случай. Через некоторое время Гиляревский уехал в отпуск и передал лечение другому врачу, а этот врач некоторое время продолжала уколы, а потом закончила лечение, прекратив уколы. Как потом мы узнали, так внезапно прекращать лечение было нельзя. Катя после этого заболела эозинофильной пневмонией, которую не сразу могли определить. Рентген показывал страшную картину – подозревали даже рак легкого. В это время Катя лежала уже у себя в больнице. Я обратилась за помощью в Институт, где я работала к проф.Шмелеву, который и определил эозонофильную пневмонию. Стали опять лечить Катю уколами, теперь уже пенициллина и Катя поправилась, но через три месяца пневмония опять повторилась, но уже не эозонофильная, а простая. И это повторялось несколько раз.

В 1959 году Катя вынуждена была обратиться в Ин-т кожных болезней, т.к. страдала особой формой псориаза (артропатической). У нее на голове под волосами образовалась корка, которая стягивала кожу головы и причиняла боль и зуд. Помощи от врачей было опять очень мало, почти никакой. Все объясняли нарушением обмена.

(абзац стоит карандашом) Катя все эти болезни претерпевала с великим терпением. Всегда была очень выдержанной, глядя на нее даже нельзя было сказать, что она такая больная. Правда, в дневнике ее от 1956 года я нашла такие слова: «Самочувствие ухудшается, болезни изнуряют, человеческой помощи нет, врачи ссылаются друг на друга, боли часто доводят до слез» и еще: «Господи, как я устала… Сегодня так бы хотелось умереть».

*     *

*

Но такое печальное настроение, о котором я только что написала, редко посещало Катю, чаще, или даже всегда, она была в бодром состоянии. Она всегда жила интенсивной внутренней духовной жизнью. Книги, которые она особенно любила, были: епископ Игнатий Брянчанинов, епископ Феофан Затворник, книга преподобных отцов Иоанна и Варсонофия (карандашом заменено местами), «Добротолюбие», святитель Иоанн Тобольский, Паерик и другие. Много читая, она делала много выписок из этих книг, сохранилось 60 тетрадей этих выписок. Катя интересовалась разными вопросами духовной жизни. она любила учение св.отцов «о хождении перед лицом Божиим». Она имела благословение на частое принятие Святых Христовых Таин, что тщательно стремилась выполнять. Несмотря на свои болезни, не жалея себя, посещала больных и принимала к себе людей, желающих посетить ее. Катя очень любила церковь. Она всегда и всем говорила, что надо любить и держаться Православной Церкви, Верить так, как учит Православная Церковь и таким образом бороться с неверием и сомнениями нашего века. Из всех церковных служб она больше всего любила Литургию. «Самое главное – это литургия» – говорила она. Она даже описала весь чин литургии. Очень боялась и не любила опаздывать к литургии. Будучи больной, она всегда спешила приходить к началу службы, преодолевая свои телесные немощи. Она выстаивала длинные церковные службы, а к концу жизни мы с ней ходили со стульчиком, и она сидела временами на нем. Последние годы часто оставалась дома и читала службы.

Вокруг Кати были люди, которые очень любили Катю и, можно сказать, почитали ее. Это – от времен о.Валентина – Наташа Никифорова, Вера Александровна Шохина, Лидия Платоновна, Хрисия, Любочка Воровец (карандашом зачеркнута фамилия), Елена Николаевна, Лека – от времен Петровского монастыря (зачеркнуто карандашом); Екатерина Иосифовна (дух.дочь о.Романа), Зинаида Романовна и Ирина Сергеевна Присс и д.н.и. Иванов (вписано ручкой) (от работы) и многие другие, которые были в той или иной мере близкими людьми. Здесь нельзя не упомянуть о Николае Владимировиче Пушечникове. Это был человек, который очень любил музыку, виолончелист, неутомимо играл в оркестре Большого театра. Познакомившись с Катей, он почувствовал в ней большую содержательную душу, высоко ценил ее. Любил приходить к нам и беседовать с Катей. Из разговоров с нею черпал для себя, как он выражался, «духовную пищу». Всегда от этих бесед приходил в восторг, несколько раз приводил своих двух дочерей, желая их сблизить с Катей. Он подарил нам на память портрет своей бабушки, которую очень любил, и сделал такую надпись: «от лица моей бабушки глубоко благодарю вас, дорогие т.Катя и т.Зина за «хлеб насущный», которым ВЫ меня вскармливаете и который для Бабушки моей был высшей и единственной ценностью жизни» (его бабушка была также тайной (зачеркнуто карандашом) монахиней).

*     *

*

Катя очень любила природу. Любила цветы, особенно гиацинты и нарциссы. Как ни трудно нам было, но мы каждое лето, за исключением последних двух лет, старались выбраться за город. Катюша всегда там наслаждалась тишиной и красотой природы. Часто повторяла: «В природе Бог». Любила лес, но и зеленые поляны с полевыми цветами тоже любила. В последние годы, живя в Переделкине, она даже написала несколько стихотворений.

В пятидесятых годах мы проводили летнее время в семье нашей сестры Нюры, под Загорском, а в 1953-54 и в 1974 – в Пушкине. Нам удавалось оттуда ездить в Троице-Сергиевскую Лавру. Это было большим утешением для нас, а когда жили на 57 км, то несколько раз ходили в Городок-Радонеж. Еще мы жили некоторые лета на даче нашей сестры Лизочки, в Ильинскойм, и тоже ездили оттуда по праздникам в церковь, в Удельное.

*     *

*

В 1961 году очень сильно заболела Лидия Платоновна (дух.д.о.В.) Она всегда была очень болезненной, и мы с Катей постоянно Навещали ее. Но здесь она уже совсем слегла, не могла двигаться и лежала в постели. Катя сделала усилие ее повернуть и в этот момент почувствовала сильную боль в области печени, мы еле добрались до дома, а через несколько дней Кате сделалось совсем плохо. Врачи назначили немедленную операцию, так как желчный пузырь выступил из-под печени и каждую минуту мог прорваться. Катю определили, при помощи брата Петра Серг (зачеркнуто карандашом), в институт переливания крови для операции. Операция была произведена 12 июня 1961 г. Был удален желчный пузырь, в котором находилось 70 камней. Операцию Катя перенесла удовлетворительно, но самый тяжелый момент это был послеоперационный период. Здесь начали бояться за жизнь Кати. Началась послеоперационная пневмония, которая никак не проходила, несмотря на уколы пенициллина. Была высокая температура, которая не спадала. Катя слабела и плохо себя чувствовала. Только через несколько дней перешли на таблетки тетрациклина и они дали хороший результат. Температура стала спадать и Катя стала поправляться. После выписка Кати из больницы мы даже смогли поехать на дачу к Елизавете Сергеевне, в Ильинскую.

Интересно здесь вспомнить, что когда в 1952 году Тареев отложил операцию, то как раз наша знакомая Ольга Серафимовна ездила в Глинскую пустынь, к старцам и говорила с ними о Кате. Старцы благословили делать операцию. Когда же О.Сер. возвратилась в Москву и узнала, что операцию отложили, то, погрозив пальцем, многозначительно сказала Кате: «а оперироваться Вы будете». Так и случилось!

*       *

*

В 1965 г. летом по ряду обстоятельств мы никуда не поехали, остались в Москве. Об этом узнала Маргарита Евгеньевна, которая жила с семьей на даче. Она очень разволновалась за Катю: разве можно ей жить летом в Москве? Она попросила близких срочно позвонить нам и пригласить к ним на дачу. /Семью Вертелевых – о.Александра и Маргариту мы знали давно, а особенно близка была к нам их дочь – Ольга Александровна, или, как ее звали у них в семье – Лёка/.

Маргарита часто болела и Лёка обращалась к Кате за помощью в оказании консультаций врачей, которых знала Катя. Два раза нам звонили от Маргариты, приглашали на дачу. Но мы с благодарностью отказывались, т.к. там не было соответствующих удобств для больной Кати и я не решалась ехать.

Через несколько дней, рано утром я увидела во сне в комнате какого-то не известного священника с черными бровями, с академическим значком на груди. Подойдя к моей постели, он ласково сказал: «Поезжайте! Поезжайте!!» и благословил меня. Поцеловав его руку, я заметила, что она была теплая и мягкая. Когда Катя проснулась, я ей сказала: «Ты знаешь, ко мне во сне явился незнакомый священник и он благословил нас ехать.»

В этот же день нам позвонили от Маргариты в третий раз, и мы дали согласие. НА следующий день мы поехали. А ночью у Маргариты случился тяжелый гипертонический криз, перешедший в инсульт /мы приехали в последний момент/. Лёка и мы с Катей неотлучно ухаживали за больной, читали молитвы у ее постели. На 12-й день Маргарита скончалась.

Когда после похорон мы пришли на ее поминки, я была поражена, неожиданно увидев фотографию того самого священника, который во сне благословил нас ехать к Маргарите. В удивлении я спросила: «Кто этот Батюшка?»- Мне сказали, что это о.Валентин Амфитеатров, очень почитаемый в семье Ветелевых.

Лёка потом не оставляла нас. Трогательно помогала нам во всем. Доставала редкие лекарства, привозила их к нам поздним вечером, чтобы скорее доставить их. Навещала Катю в больницах. Когда Катя приезжала домой, Лёка появлялась у нас, и мы уютно проводили вечера за столом при освещении лампы с зеленым абажуром. Лёка и сейчас с любовью вспоминает Катю, говорит, что со смертью Екатерины Сергеевны она лишилась самого близкого человека.

Незадолго до смерти Кати – в начале 70-х годов, мы три лета жили недалеко от ст.Переделкино, на ст.«Мичуринец» с нашими родственниками – с Анной Ивановной Леман и ее дочерью – Верочкой. Там же некоторые лета жила и наша Нюрочка с семьей. Анна Ивановна очень хорошо относилась к нам. Помню, как один раз, когда мы приехали к ним на дачу, Анна Ивановна выбежала на крыльцо со словами: «Какое счастье, что вы приехали к нам!» Она делилась с Катей своими переживаниями, а их было очень много, потому что много горя она в жизни перенесла.

В 1965 году нас пригласили к себе семья Ветелевых – пожить у них на даче, которую они имели на ст.«Отдых» Казанской ж.д. Семью Ветелевых – о.Александра и Маргариту Евгеньевну – мы знали давно, а особенно близка к нам была (зачеркнуто карандашом) их дочь – Ольга Александровна или, как ее звали у них в семье – Лёка. Маргарита Евгеньевна часто болела, и Лёка обращалась к Кате за помощью в оказании консультаций врачей, которых знала Катя. Катя всегда была отзывчива на такие просьбы и здесь старалась сделать что могла. Когда мы приехали к ним на дачу с тем, чтобы провести свой отпуск, то вскоре после нашего приезда заболела Маргарита Евгеньевна. Ей сделалось очень плохо: ее парализовало и с сердцем тоже было плохо. На участке у них жил врач, который наблюдал за больной, но все же сделать было ничего нельзя, состояние ухудшалось, и через 12 дней Маргарита Евгеньевна скончалась. Лёка и мы с Каей неотходно ухаживали за больной, старались помочь. Это событие еще больше сблизило нас с отцом Александром и с Лёкой. Лёка потом не оставляла нас. Трогательно помогала нам во всем. Доставала редкие лекарства, привозила их к нам поздно вечером, чтобы скорее доставить их, навещала Катю в больницах. Когда Катя приезжала домой, приезжала к нам, и мы уютно проводили вечера, сидя за столом, при освещении лампы с зеленым абажуром. Лёка и сейчас всегда с любовью вспоминает Катю и говорит, что «со смертью Екатерины Сергеевны она лишилась самого близкого человека».

Незадолго до смерти Кати (вписано карандашом) – в начале 70-х годов – мы три лета жили недалеко от ст.Переделкино, на ст.«Мичуринец» с нашими родственницами – с Анной Ивановной Леман и ее дочерью – Верочкой. Там же некоторые лета жила и наша Нюрочка с семьей. Анна Ивановна очень хорошо относилась к нам. Помню, как один раз, когда мы приехали к ним на дачу, Анна Ивановна выбежала на крыльцо со словами: «Какое счастье, что вы приехали к нам»; она делилась с Катей своими переживаниями, а их было очень много, потому что много горя она в жизни перенесла. Нам хорошо было жить с ними, мы не были одиноки, они во всем им нам помогали. Очень любили гулять вместе и слушать колокольный звон, который доносился из Переделкино. Звон доносился через луга и леса и были даже видны сквозь деревья золотые купола церкви. Мы этому всегда очень радовались. Изредка ездили в Переделкино и посещали храм.

В свое время, это было наверно в конце двадцатых или в начале тридцатых годов, Катя, еще будучи совсем юной, ездила к бабушке Верочки и читала ей Жития святых. Бабушка – тетя Груня – была родной сестрой нашей мамы и была очень болезненной, не могла ходить в храм. И вот Катя регулярно ездила к ней и утешала ее чтением. Тетя Груня любила Катю, благодарила ее всегда и впоследствии подарила ей 10 томов Житий святых.

(весь абзац зачеркнут карандашом) Хочется вспомнить еще нашу двоюродную сестру Лизу Жемочкину. Она пережила много тяжелого в жизни. Была всегда верующей. Горячо полюбила женатого человека, от которого у нее родились два сына. В то время это было большой трагедией для родителей Лизы. Прошло много лет и он оставил ее. Один сын скончался еще младенцем от менингита, другой сын стал взрослым, в настоящее время имеет семью. Лиза всегда навещала нашу маму, и вот однажды позвонила по телефону (уже после смерти мамы) и просила принять ее. Мы, конечно, с радостью приняли ее. Она сказала нам: «Я приехала к вам исповедываться». Рассказала нам все свои переживания, признавала свою вину, но объяснила свой поступок большой любовью к тому человеку. С тех пор она стала нам очень близким человеком. Катя не могла её навещать, но часто говорила с ней по телефону. Вскоре она скончалась.

*     *

*

Приходили к Кате и молодые души, люди младшего поколения: Оля, Люда, две Ирочки,- одна черненькая, другая – беленькая. Олю мы узнали с 1955 года. Она была дочкой Катиной сослуживицы Зинаиды Романовны. Она росла на наших глазах. С пятилетнего возраста приходила к нам со своей мамой, а в летнее время приезжали на дачу. Ее школьные годы, занятия в Ин-те, ее замужество – все проходило на наших глазах. Она очень полюбила Ек.Серг., тянулась к ней, делилась своими переживаниями. Катя, со своей стороны, конечно, оказывала ей большое внимание. Оля написала и отдала мне письмо, написанное после смерти Кати – 17 июня 1977 г. Я немного выпишу из него:

«Очень, очень грустно, что нет нашей старицы. Я бывала у них с детства… Всегда уходила от них умиротворенная, счастливая и знающая что мне надо делать дальше… Перед ней не таишься, а все высказываешь как есть, как на духу… Жизнь святого всегда является для нас примером. Надо делать так, как делала она, хотя бы немного приближаясь к ней: помогать людям, жить для людей и Бога… Слава Богу, что я хоть немного соприкоснулась с этим необыкновенным человеком».

Почти одновременно с Олей появилась у нас в доме Люда, высокая девушка, блондинка с хорошей длинной косой. Ее к нам привела Хрисия, которая снимала угол в домике, где жила Люда со своей мамой. Прежде всего Катя устроила Люду в биохимическую лабораторию Ин-так физкультуры, где когда-то сама работала. Люда стала преуспевать в работе, а так как она жила за городом, то довольно часто оставалась у нас ночевать. Через некоторое время Люда стала как своя в нашей семье и дети привыкли к ней и полюбили ее. Катя старалась передать ей все, что сама знала и чему была сама научена. Катя говорила не только Люде, но и вообще всем своим близким, что жизнь наша есть постоянная борьба и главным образом борьба внутри себя – надо бороться за свою душу, чтобы привести ее к Богу. Спустя некоторое время Катя обратилась к владыке Донату, чтобы он взял Люду под свое духовное (вписано карандашом) руководство. Он не отказал и считал потом Люду своей духовной дочкой. Потом Люда вышла замуж за иподиакона владыки Доната и Катя была крестной матерью их сына – Димы. Владыка Донат с большим уважением относился к Кате. (отсюда отчеркнуто и на полях) Как-то сказал ей: «Екатерина Сергеевна, Вы ведь даже (являетесь) можете называться (вписано ручкой) священником в вашей семье». Катя была очень смущена такими словами…

Люда до сих пор бывает у нас и является близким для нас человеком.

Ирочка черненькая (брюнетка) – хорошенькая, молоденькая девушка очень льнула к Кате. Познакомились мы с ней и встречались в соборе, она приходила к нам и домой. Она любила, уважала Катю, посвящала ее в свои внутренние переживания.

Уже в 70-х годах, наверное в 1974-75 году появилась Ирочка беленькая. Худенькая блондинка с карими глазками она всей душой полюбила Катю, привязалась к ней, во всем советовалась с нею, была с ней откровенна. Трогательно было видеть, как эта, совсем юная девушка сидела рядом с Екатериной Сергеевной, уже (вписано ручкой) обремененной летами и всеми своими болезнями, и буквально впитывала в себя все, что говорила ей Екатерина Сергеевна. Внимательно слушала, задавала много вопросов, интересовалась главным образом вопросами духовной жизни. Катя много уделяла ей внимания. Во время предсмертной болезни Кати Ирочка очень часто приезжала в больницу и привозила ей свежий обед. В последние дни Катя уже не ела ничего, но Ирочка все равно приезжала и сидела у Катиной постели. Когда скончалась Катя, это было без пяти минут час с 14 июня на 15-ое, Ирочка у себя дома услышала телефонный звонок и именно без пяти минут час (!). Звонок этот услышала и другая женщина, которая была в то время с Ирочкой. Они обе подбежали к телефону, но звонков больше не было.

В 1981 году Ирочка вышла замуж за верующего человека и теперь имеет трех четверых (карандашом зачеркнуто и вписано) детей. Первую свою дочку она назвала Катенькой.

*       *

*

Через четыре года после того, как Катя перенесла операцию – удаление желчного пузыря – она опять заболела. Сначала у нее был флебит левой ноги, а через год – тромбофлебит. Во время этих болезней ей приходилось долго лежать по один-два месяца. И это было очень трудно во всех отношениях, и в бытовых тоже. Я еще работала. Приходилось разрываться между хозяйством, уходом за Катей и работой. А когда Катя была более или менее здорова и на пенсии, то она всегда готовила обед и мне было хорошо приходить с работы к готовому обеду.

В 1967 году у Кати вдруг неожиданно стала сильно болеть голова. Это было на Пасхальной неделе, и Катя не могла уже посещать церковные службы. Лежала с сильной головной болью, никакие болеутоляющие лекарства не помогали. Не могли понять, что это значит. Помню, что в эти дни к нам приехала Вера Александровна Шохина. Она не знала, что Катя больна, просидела у нас очень долго; Катя лежала с закрытыми глазами, а она все что-то рассказывала ей о себе. Катя все же терпеливо её слушала. Через несколько дней после начала болезни у Кати вдруг стали закрываться глаза, получился большой отек глаз и практически Катя ослепла. Конечно, мы очень испугались. Здесь приехала к нам жена Петра Сергеевича (зачеркнуто карандашом) – Лидия Михайловна, она врач, и стала помогать нам. Районные врачи разошлись во мнениях. Одни говорили, что это рожа, а другие, что это опоясывающий лишай лица. Первые настояли на госпитализации, приехала скорая помощь и Катю отвезли в инфекционную больницу в Сокольники. Катя была необычайно мужественна во все это время. Она была спокойна, предавалась воле Божией, подбадривала меня и даже старалась подшучивать над собою.

В инфекционной больнице рожи не нашли, а сразу определили опоясывающий лишай лица и по-настоящему надо было тут же отправить Катю домой, но ее почему-то задержали на три дня в больнице. Мы очень волновались, что Катя может там заразиться рожистым воспалением и всеми возможными средствами старались поскорее ее выписать. В больнице Катю начали лечить уколами пенициллина, уколы продолжали делать и дома, и Катя стала поправляться. Отек глаз сал постепенно спадать и зрение стало возвращаться. Один врач-невропатолог сказал Кате: «Вы должны поставить свечку, так как многие люди от такой болезни теряют зрение». Я помню, что мы с Катей возвратились из больницы очень счастливыми, зажили опять своею жизнью, опять стали ходить в церковь, опять нас стали навещать и родные и знакомые и, надо сказать, что редкий день мы были одни, всегда кто-нибудь да приходил к нам. Кстати мне захотелось сейчас сказать, что у Катюши были очень хорошие глаза, хорошее выражение глаз; многие люди на это обращали внимание, а один человек, побывав у нас один раз, даже так выразился: «Я не могу еще раз идти к Ек.Серг. – у нее такие глаза, что она меня видит насквозь».

*     *

*

В 1970 году, в январе месяце Катя опять заболела. Врачи никак не могли определить, чем она болела. Очень долго не проходил кашель, но пневмонии не находили, а общее состояние было плохое и большая слабость. Наконец, Катя сама сказать: «Не диабет ли у меня?» Позвали лаборантку из лаборатории, где Катя работала, и сделали анализ крови. Оказалось, что сахар в крови был 300 мгр% (вписано ручкой) предкоматозное состояние. Тут врачи испугались, и Анна Николаевна Иванова (врач, дочь сослуживца д. Н.И. Иванова (вписано ручкой) Кати) быстро устроила ее в 66-ую больницу, где она сама работала. После того как Катя немного оправилась и сахар в крови стал меньше, ее переправили в 57-ую больницу, специализированную, в эндокринологическое отделение. Переправка в эту больницу была связана с техническими трудностями, так что мы с Катей очень намучились, просидев в приемном покое три часа из-за того, что в направлении из 66-й б-цы было что-то не так написано. Катю сначала не хотели принимать, но потом все же приняли. Катя пролежала в этой б-це больше месяца и ей там установили диету, благодаря которой она могла обходиться без уколов инсулина. Когда Катя вернулась домой, то вскоре после этого совершенно неожиданно заболела и через 10 дней скончалась наша старшая сестра Елизавета Сергеевна. Это было большим потрясением для всех. Елизавета Сергеевна всегда принимала большое участие в нашей жизни, очень любила Катю и часто пользовалась ее советами. В этом году она очень ждала нас, что мы приедем к ней на дачу. Даже мечтала об этом, но это не получилось. Мы все же поехали на их участок, так как оставался муж ея, который очень переживал смерть жены и нам не хотелось оставлять его одного в такое тяжелое время, но нам было очень грустно жить там без сестры. Катя не переставала себя плохо чувствовать, тем более, что боли в суставах не проходили, а нарастали, а кроме того стали появляться еще и сердечные приступы. В 1973 году 14.X был большой сердечный приступ с выпадением пульса, приступ продолжался около суток. Приступы делались частыми, Катя очень слабела после них; давление повышалось 220/110, приходилось вызывать неотложную помощь. Анна Николаевна уговорила Катю опять лечь в 66-ую б-цу, но пролежала там Катя недолго, так как в больнице начался ремонт. В 1975 году произошла вспышка диабета, опять появился большой сахар в крови, и Катю опять направили в 57-ую б-цу, где диету уже не могли установить и перешли на уколы инсулина. Перед выпиской из больницы меня вызвал лечащий врач и сказала мне: «Ваша сестра является тяжело больным человеком, я предупреждаю вас об этом, нужен хороший уход и своевременно производить уколы инсулина». Я старалась все это выполнить, но, конечно, понимала, в каком положении находилась Катя. Сейчас не помню в какой момент, но Катя сказала мне: «Я видела во сне старца Амвросия, он сказал мне: «ты о своих болезнях не труби, а это Господь избрал тебя ими».

Сердечные приступы делались более частыми: аритмия, одышка, холодный пот, который появлялся от малейшего движения. Анна Николаевна устроила нам медицинскую сестру, которая приходила к нам на дом и делала внутривенные уколы панангина для поддержания сердечной деятельности. Интересно, что маленький Лёня (ему было около трех лет) – сын Маши, знал звонок сестры, приходил к нам в комнату, садился на скамеечку и наблюдал за уколами. В другое время он тоже любил прибегать к Кате и рассматривать с нею разные журналы с картинками. После смерти Кати Лёня стал приходить ко мне и спрашивал: «А где вторая Зина»?

Все наши родные и знакомые помогали Кате что чем мог, стремились навестить ее. Очень большим утешением для нас было то, что к нам стал часто приходить о.Николай (Воробьёв). Он приходил к нам рано утром и причащал Катю. Это, конечно, служило большой помощью, поддержкой и радостью для Кати и для меня.

 

*     *

*

В 1977 году у нас дома объявили ремонт комнат и мест общего пользования. Мы сначала хотели отказаться от ремонта нашей комнаты, но Катя, понимая, в какое трудное положение попадем мы, отказавшись от ремонта, твердо решила соглашаться на ремонт, а нам переехать к нашей двоюродной сестре Лёле Рахмановой. У Лёли нам было хорошо. Тишина в квартире хорошо действовала на Катю, но физическое ее состояние, к сожалению, делалось все хуже и хуже. Стали требоваться кислородные подушки и очень усилились одышка и кашель. В ночь с 17 на 18 мая Кате сделалось совсем плохо от нестерпимой боли в сердце. От это боли она почернела, покрылась ледяным потом и не реагировала на мои вопросы. Наутро все же очнулась и тихо сказала: «как будто немного отпустило».

В тот же день 18 мая мы вызвали на дом врачей сделать электрокардиаграмму, которая показала инфаркт задней и передней стенки левого желудочка сердца. Поставили вопрос о необходимости госпитализации. Вечером приехали врач Анна Николаевна, брат Петр Сергеевич и жена его, Лидия Михайловна. Долго обсуждали вопрос, куда лучше положить Катю в 81 больницу – филиал Института переливания крови, где в терапевтическом отделении работала Анна Николаевна. 19-го мая утром была прислана перевозка, и Катю отправили в больницу. В этот же день рано утром приходило к нам о.Николай и причастил Катю. В том году в этот же день приходился праздник «Вознесения» и день памяти Иова многострадального и преп.Михея. Такое совпадение всех событий казалось неслучайным.

Рано утром приехала к нам сестра Нюра, чтобы проводить Катю. Катя сказала ей: «Надо стяжать Духа Святого, надо предаться воле Божией, человек должен делать все, от себя зависящее, по совести, но предаваясь всецело воле Божией». И еще сказала: «Если со мною что случится, никто не будет удивлен»… «Я уже больше не могу жить. Все органы отказываются жить»…

Когда мы привезли Катю в больницу, ее поместили в отделение реанимации и мне не разрешили остаться с нею. Прощаясь со мною, Катя сказала: «Поблагодари Петю». В реанимации Катя пролежала 12 дней (с 19 по 30 мая). Это было очень тяжелое время полной неизвестности, что с Катей и как она себя чувствует. В реанимацию продолжали никого не пропускать, имели небольшие сведения только через Анну Николаевну.

27 мая меня все же неожиданно пропустили к Кате, только с условием не подходить близко, а стоять в дверях, «чтобы не возбуждать отрицательных эмоций», как выразился дежурный врач. Но это было, по-моему, еще хуже. Катя пыталась мне что-то сказать, а я не слышала. Наконец, я решительно подошла к ней и услышала, что она просит как можно скорее перевести ее в терапевтическое отделение, так как уход здесь оказался очень неважным. Не давали даже горячего чая. Я просила разрешения дежурить около Кати, но мне этого не разрешили, а сказали приходить по утрам кому-нибудь из молодых. Тут Анечка (дочь П.С.) и Люда несколько дней приходили к ней утрами и приносили в термосе горячий чай. 31 мая Катю перевели терапию. (карандашом зачеркнуто) Здесь меня оформили как больную с тем, чтобы я могла ухаживать за Катей. Появилась надежда на улучшение. Помню, как повысилось настроение у неё и у меня, но к сожалению, не надолго. Уход за Катей был очень трудным. Хирург требовал часто переворачивать Катю. Для этого приезжали племянники Алеша, Петя, приходила Люда и Тамара с мужем. Но все это не улучшало положения. Во время пребывания Кати в реанимации из-за недостаточного ухода у нее появились пролежни, что осложняло ее состояние.

С 1-го на 2-е июня ночью у Кати был приступ сердечной астмы. Состояние было очень тяжелое.

3-го июня приехала Нюра. Несмотря на тяжелое самочувствие Катя поговорила с ней, спрашивала про детей и внуков, жалела, что их не повидала. На вопрос, что у нее болит, отвечала: «общее состояние тяжелое, все болит».

Было видно как сильно билось у нее сердце. Трепетало, как большая птица. Катюша сказала: «Теперь дай Бог терпения все пережить! Молите Бога о терпении. Больше ничего не просите. Просите только о том, чтобы совершилась воля Божия». Нюра сказала, что наши все родные желают ей поправиться. Твердым голосом она возразила: «Это не выйдет!»

4-го июня в субботы были у Кати Петя с Лидой и Леша (ее перекладывали). Положение тяжелое. Пролежни стали ухудшаться. Петя сказал Катюше: «Будем надеяться!» Она ответила: «Нет, Петя, этого наверное не будет. Положение тяжелое!» Петя сказал: «Разлука тяжела»…

5-го, в воскресенье, вечером были Леша, Лида и Лёка. Общее впечатление, что она очень изменилась. «Появился отпечаток» – сказала Лёка. Анна Николаевна сказала, что кардиаграмма показала отрицательную динамику.

7-го утром очень плохо, Катя с трудом глотает лекарство. Стали делать новый инсулин, от него ей хуже. Вечером была Нюра. Пролежни ухудшились. Стали делать перевязки. Делал перевязки хирург Сергей Владимирович, но уже было поздно и он ничем помочь не мог. Сахар держался около 400 мг% (норма 100 мг%). В те дни сахар в крови был очень неустойчив и несколько раз ночью у Кати наступало состояние гипогликемии. Приходилось выводить ее из этого состояния, давая ей чай с сахаром. Нюра сказала: «Какая пришла беда…» Нюра сказала: «Катюша, какая ты лежишь хорошая, красивая, чистая…» Она слабо улыбнулась и сказала: «Спасибо Зиночке, я без нее совсем не могу». Нюра сказала: «Как скучно, скучно без тебя». При этих словах она нахмурилась и глубокая морщина прорезала ее лоб, но, ничего не ответила. Приезжали навестить Катю Сережа с Ниной. Она тоже понимала, что она умирает, хотя Сережа как-то еще и надеется на выздоровление. (вписано ручкой)

Состояние Кати ухудшалось со дня на день: большая слабость, рвота, боли в ноге, обильный холодный пот. С 13-го июня произошло резкое ухудшение. Катя громко стонала и показывала правой рукой на печень. Она уже ничего не говорила (зачеркнуто карандашом) Среди стона я услышала слова: «Нюрочка» (Это было последнее ее слово) (вписано ручкой). Сделали обезболивающий кол. Приехали Нюра и Верочка Леман. Катюша тяжело дышала, спала под действием наркоза (так она спала до самой своей смерти).

Днем приехала Лёка и привезла молитвенник, по которому она с (вписано ручкой) Зиной стали читать Катюше отходную. Стояли около кровати Зина, Лёка и Нюра. Во время чтения «отходной» все заметили, как Катя, сложив пальцы правой руки для креста, пыталась поднять руку, чтобы перекреститься. Я взяла ее руку и ею сделала крест. Очевидно, Катюша слышала нашу молитву. И на следующий день (во вторник) мы несколько раз читала над ней эту молитву.

В 12 часов ночи с 12 на 14-ое (т.е. с понедельника на вторник) к Кате вызвали врача из реанимации. Врач сказал нам, что трогать ее больше не надо, что она умирает, что помочь ей ничем нельзя. Нам он советовал «не дергаться» и ждать ее конца, который должен был, по его мнению, наступить часов в 3-5 ночи. Он сказал: «Не трогайте ее, она тихо отойдет».

Только ушел реаниматор, как мы заметили, что пульс у Катюши замедлился и стал пропадать совсем, дыхание становилось слабым. Она скончалась… Мы с Нюрой стояли около нее. Вдруг вошел дежурный врач – молодая девица -, измерила давление, которое, как мы узнали потом, оказалось 75 на 50, и настояла чтобы поставили капельницу для внутривенного введения лекарства. Мы говорили ей о нецелесообразности этого, ссылаясь на слова врача-реаниматора и боясь причинить Кате лишние страдания. Врач все же настояла на своем и поставила капельницу, которая стояла в течение двух часов. Это было очень тяжело для Кати. Она опять стала порывисто дышать. На утро врач снова измерила давление, которое было 120/75.

14-го, вторник – Катя продолжала тяжело дышать, голова была закинута в подушках. Сердце сильно билось, дыхание было порывистое. Трудно было себе представить, как сердце выдерживало такое дыхание. Доктор Анна Николаевна была поражена происшедшей перемене в состоянии Кати.

К вечеру приехали в больницу Лида с Петенькой. Состояние Кати продолжалось быть таким же. Дыхание и сердцебиение оставались такими же интенсивными. Петя сказал: «Тетя Катя так дышит, как будто она взбежала на 5-ый этаж».

Петя уехал, на ночь осталась дежурить Лида. Поздно вечером я пошла немного прилечь, но около часу ночи вдруг проснулась и с тревогой пошла в палату к Кате. Лида рассказывала, что как раз в это время дыхание Катюши изменилось: из бурного оно стало тихим. Войдя в палату, я сразу поняла, что пришла к последним минутам жизни Кати. Мы с Лидой стали читать канон на «Исход души». Катюша тихо, тихо дышала. Лицо было спокойное, светлое, глаза были немного приоткрыты. Так продолжалось минут десять. Затем Катюша, тихо вздохнув, сама закрыла плотно глаза и сжала рот.

Наступила минута великого покоя… Это было 12 часов 55 минут в ночь на 16 мая 15 июня (зачеркнуто и вписано ручкой) 1977 года.

Она всегда любила слова из акафиста Божественным Страстям Христовым: «… кротко душу мою от тела отдели». Тогда вспомнились мне эти слова, когда отходила Катя. Именно так тихо и кротко…

Похороны Кати были 17 июня, в пятницу, в Соборе в храме Богоявления в Блохове (вписано ручкой). Накануне, когда ее привезли в Собор, служили панихиду. Катя очень хорошо лежала в гробу.

Отпевание совершал о.Николай (Воробьев) (вписано ручкой). Народу было очень много, на отпевании присутствовали о.Василий Серебренников, о.Борис и о.Орест. Накануне приходил проститься с Катей о.Александр (Егоров). Отец Николай сказал очень теплое и хорошее слово. В свое время мы с Нюрочкой записали это слово и я приведу его:

«Сегодня мы провожаем Екатерину Сергеевну в последний путь. За последние годы я часто навещал Е.С. и причащал её. Я с радостью ходил к ней. Беседы с нею были всегда содержательными. Не имея богословского образования, Е.С. была очень осведомлена в вопросах богословия и мне всегда было интересно беседовать с нею». Далее о.Николай говорил о ее жизненном пути, о любви ко Христу, что она «возлюбила всем сердцем Небесного Жениха, отказавшись от земного».

После слова о.Николая стали прощаться с Катей и многие посторонние прощались с нею.

О.Василий отозвал меня и еще кое-кого из родственников и поведал нам, что он встретил здесь на похоронах одну уборщицу из храма св.Николая в Хамовниках. Он спросил её: «Ты как попала сюда?» Она ответила: «А я во сне слышала голос: «Сегодня в Елохове (зачеркнуто ручкой) хоронят святого человека. Проснувшись, я подумала – куда же мне ехать? И решила ехать в собор. (вписано ручкой). Вот потому я тут.

Похоронили Катю на Пятницком кладбище.

Через некоторое время о.Николай (Воробьев) со своей матушкой посетили могилу Кати. Я с «беленькой» Ирочкой провожали их на кладбище. (вписано ручкой).

 

ВЕЧНАЯ ТЕБЕ ПАМЯТЬ, ДОРОГАЯ МАТУШКА МИХЕЯ