О: Что я не оказалась дураком совершейнейшим, в смысле образования. Как у меня ….(0.15) испанского. Знаешь, иногда приходится удивляться, что ты все таки чего-то знаешь и грамотная. При том, что я поступила во второй класс. Школу мама выбрала очень далеко. Очень тяжело было туда добираться пешком, потому что, дороги были не мощенные и можно было провалиться. Дороги были …(0.48), которые были засыпаны, а вода то. Директором была старая классная дама. Учительницей у меня была внутренне верующий человек. Мы с ней встретились после войны в храме преподобного Пимена. Друг другу упали в объятия. Она, рыдая мне сказала:» Оля, у меня все легли.». Естественно, она до 4 класса, а потом уже, значит, были по специальному ….(1.52). Ну естественно, чему нас учили, я даже не знаю. Тогда, интересно, вышла книжка «Дневник Кости Рябцева». Там описывалось как у них, значит, преподают:» Значит, мы сегодня проходим утку. Что такое утка? Значит, это она вот водоплавающая, у енее то-то, то-то, у нее такие-то такие.». И тут естествознание, тут природа, тут все на свете. Ну у нас не совсем так, ну приблизительно такое было преподавание. До 7 класса была только школа. Больше, куда вы хотите с 7-ю классами. А я заболела паратифом в 6 классе. Меня обрили и все, в общем, тихий ужас был. В 7 классе я заболела скарлатиной. Так что, в общем, у меня совсем хорошо все было. Так что, рядом с нами находился храм Анастасии-Узорешительницы. Он примыкал, колокольня, звонница была на улице и она упиралась в нашу школу. И когда там звонили, мы ничего не слышали. В храме естественно звонили. Это было ужасно. Потом храм закрыли. Там был очень хороший священник, проповедник, как я понимаю, умный. Но, мой папа, когда мы в 22-м году приехали в этот район, мы на аллее там Петровско- Разумовской, ….(4.21), папа обошел смотреть и определить в какой храм мы будем ходить. Вот он пришел сначала в этот храм, напротив. А эта улица, Красноармейская наша называлась, тогда Большая, а до этого она называлась Цыганская. Здесь, этот переулок, где мы живем, это был Стрельницкий. Вот это большое здание – это ресторан еще кого-то. Здесь ресторан еще кого-то. Тут одни это места увеселения. И жили здесь цыгане. Цыганский табор даже приезжал туда, к лесу. Там каждое лето приезжал цыганский табор. Даже убийства бывали. Так что, все, в общем экзотика сплошная. И вот в этом, мы тут вот жили и папа, когда пришел в этот храм, посмотрел, пошел дальше. Пришел он в храм Анастасии- Узорешительницы, посмотрел и пошел дальше. Пошел он дальше и попал он в храм святителя Митрофания. Потом пришел папа наш домой и сказал:» Так, сюда мы ходить не будем. Здесь базар.». Папа не выносил такого. -:» В храме Анастасии-Узорешительницы прекрасный священник. Он очень умный, образованный. Но, пожалуй это не по нам. А вот в храме святителя Митрофания, там любовь. Вот туда мы ходить будем.». Так определил наш папа. И по этому определению можно судить, что папа мой жил сердцем.
В: А во время церковных праздников вы ходили в школу?
О: Я никогда ничего не нарушала. Вот такого вот, понимаешь, я не знаю, у меня не было такого, понимаешь, даже момента, что я чего-то как-то, не как-то. Вот только мне было, помню, очень трудно, был вопрос у нас задан: есть ли у вас в доме портрет Владимира Ильича Ленина. Знаешь, я органически всю жизнь не могла лгать и сказать правду я не могла. А и неправду я тоже не могла. И я посмотрела, и оказалось, что кто-то принес такой вот, я придерживалась: я всегда должна говорить правду и я и говорила правду. Но, конечно было очень трудно. Очень мало, до того, знаешь, у нас школа была, перевели вот всех детей отсюда, с цыганского уголка, это было что-то. Такой уровень, что, понимаешь ли, я как-то даже не знаю, ну совершенно естественно я была выше их по общему развитию.
В: А как ваша семья относилась к антирелигиозной пропаганде, родители?
О: Ну мы же, Господи, все ходили в храм. Ну как иначе. Ни одного воскресенья не пропускалось. Все, все так, это совершенно. У нас, понимаешь, без веры, без молитвы никто не жил. Веру в нас заложила наша няня. Няня была рождения 1861 года. Она говорит:» Я родилась, когда волю дали.». Она была неграмотная. Пришла она в наш дом, когда родилась Нина. И нас вот она, остальных, кроме Надежды, она говорила:» Это мои.». И няня заложила в нас истинную веру. Каким образом. Вот она молилась. Татьяна, вот моя сестра – ортодокс, она говорила:» Что это за молитва:» Помяни, Господи, Давида и всю кротость его: Ивана, Петра, Алексея о нас, своих родственниках. Что это!». Татьяна не выносила. Но, няня читала «Царю Небесный», «Отче наш», «Богородица, Дева радуйся.», потом «Помяни, Господи, Давида и всю кротость его.». Но, няня молилась так, со слезами, что мы все чувствовали ее молитву. Она не выносила всякую ложь или все. Ее моральный облик был так высок, при всем том:» Вы что тут устраиваете садом и гомору. Управы на вас нет! Это так бы стукнула, как говорили.». Вообще все ее выражения, если бы это тогда, какой бы фольклорист был, он бы наверное прямо ахнул. Например, про нашего папу, который был военный, который выправку сохранил до последнего дня своей смерти, можно сказать, так она говорила:» Да, сам-то сам, пошел за водой.». А за водой на колонку то надо ходить. И с 2 ведрами папа, папа в сапогах армейских идет по льду. Проливает. Он входит, дверь открывает, одну дверь, другую и с 2 ведрами он идет. Говорила:» Сам то пришел как мерин каретный. Пришел, все двери расхлебястает. Все сказано, ты видишь, все». Вот такое у нее было. Ее смерть была, это на моих руках, это вообще необыкновенной тишины. Умерла утром. Она умерла от рака желудка. Надежда принесла икону «Взыскание погибших», ну за 3 дня, наверное за 5 дней до смерти няни. Так она ее поставила. В темной комнате няня лежала. И тетушка приходит:» Ну няня, как ты себя чувствуешь?». -:» Нету сил.». Тогда ведь не было наркотиков, терпеть надо было. -:» Ничего, няня, еще поживешь. Может еще потянешь. Ну что ты, может и месяц и все.». -:» Да что вы говорите»,- так няня:» Владычица, Владычица, неужели ты меня еще оставишь.». Знаешь, мне стало страшно, тетушке стало страшно.. Она говорила. Через 3 дня она умерла. В этот день утром она встала, пошла в уборную. Это еще надо представить наши условия. Обратно папа ее принес на руках. Ее обтерли, все, одели во все чистое. И в это время из церкви, это было воскресенье, пришли бабушки. И она:» Простите все меня, я сегодня умру.». Потом:» Что Дарья», у нее дочка была, она с нами поехала в Сибирь, …(13.28). -«что Дарья не идет?». Она всем распределила, что кому отдать. И Надежда тогда решила ехать, и в это время Даша идет. Даша пришла, что-то около нее поделала. А я на кухне была. Дарья входит и говорит:» По-моему она отходит.». А я не больше, не меньше как голову мыла. Я вытерла голову, побежала. Няня лежала, такие это глаза, это сияние было совершеннейшее , она медленно дышала. Так она смотрела вверх, нас она не видела. И все, тихо, тихо, тихо она скончалась. Из всех покойников на Пятницком кладбище, там, не знаю, 5 человек что ли было, няня умирала самая светлая. Тогда надо было найти еще лошадь, чтобы ехать на кладбище, на лошади гроб, все.
В: То есть, у вас в семье было все: и семейная молитва, и было празднование именин?
О: И Пасхи, и все. Это заранее все.
В: То есть, это был такой нормальный церковный быт, такой семейный?
О: Да, настоящий. Ну это конечно. И посты. Батюшки приходили на праздники Христа славы, все их молебны. Все это в 20-е годы было. Так что, все было.
В: А вот скажите, какие отношения у вас были уже потом с партийными организациями? Ну понятно там, пионер, комсомол.
О: Я пионеркой в жизни не была. Это естественно.
В: А сестры?
О: Нет. Никто, никогда. Они учились, мои родители смотрели. В Соломенной сторожке была школа, где были дети академии Тимирязевской, профессоров и там таких вещей не заводили, чтобы кто-то на кого-то. Там учили. Так это за 3 километра они ходили каждый день пешком в ту школу. Но, никто, никогда ни в какие пионеры, организации не вступал. Я не в пионерию, ни в комсомол е никогда не была.
В: А если кто-то из ваших знакомых вступал вот в такую организацию, то как вы к этому относились?
О: Ну тут рядышком семья и Людмила первым делом одела красный галстук. Ну мы смотрели: ну делайте что хотите, мы не судим, да не судимы будете. Так все таки смотрели. Мы не вникали в это дело.
В: А какие у вас были отношения вот с советской культурой? 30-е года- это же такой расцвет культурный, вот с клубами, массовки, демонстрации, вот все вот это.
О: В жизни мне пришлось пойти на демонстрацию раза 2. Но, по-моему, я до Красной площади не дошла. Почему-то надо было там являться к 8 утра, а в 12 или в час, а дай Бог, в 4 ты пройдешь Красную площадь. Почему-то мы стояли очень долго у стен Страстного монастыря и это что-то было ужасное. А потом каким-то образом я все таки куда-то. Так что, вот.
В: Скажите, а какие были в эти годы отношения с другими конфессиями: с протестантами, вот со старообрядцами, с католиками?
О: Понимаешь, мы имеем отношения со старообрядцами, поскольку моя прабабушка старообрядка. Бабушка, для того, чтобы выйти за православного, приняла единоверие. Ну мама ездила на староверческое кладбище, на ее могилу. Она умерла в 24-м году. А, знаешь, очень были трудные годы, очень. Очень напряженные. Надо было учиться. Надо было заботиться: что-то принести, какие-то пайки. Ведь тогда же ужасный голод был. Когда вот эта самая коллективизация аукнулась, тоже ввели карточки. 400 грамм хлеба и больше ничего.
В: А как вы относились к коллективизации?
О: Ну это страшное дело. Все понимали это. Знаешь, это все равно, что смотреть на покойника, так и смотреть на страну, что страна умирает. Это было настолько ужасно. К папе приехал его денщик Иван, с которым он прошел всю войну. И он приехал к папе, я как сейчас помню, Иван пришел и сказал:» Я в бегах.». У него отец, у них был хутор. Отец, 5 братьев. Иван был косая сажень, знаешь, богатырь. И таких 5 братьев. 5 невесток, у всех дети. 5 лошадей. И конечно первым делом их раскулачили. И вот Иван приехал к папе, советоваться что делать и куда. Ну когда эта встреча, это невозможно, когда они обнялись. «Вот это»,- говорит:» Полковник и денщик.». Понимаешь, это единое целое. И уважение, и любовь с 2 сторон. И вот он приехал: что делать. Ну что может папа сказать, когда сам полковник, сначала мы дошли до такого голода в 20-м году, потому что, папа демобилизовался и куда, безработица в стране такая. Надежда где-то там на бирже труда отмечалась. Нас 7 человек семья. Мы уже дошли, что я уже слегла. Все в чирьях. Папа, знаешь, так все, мама завязанная, все в чирьях. Это у меня вот тут, по-моему, до сих пор на всю жизнь след остался. Потому, что я уже слегла, думали туберкулез вообще. Чего же ждать. Мы немножко воскресли, папу устроили, сорганизовались старые военные и организовали артель «Красный воин», хлебопекарное производство. Папа работал, ни больше, ни меньше, как подручным пекаря по ночам. Ну сцена, когда они наладили выпуск хлеба, ну это, знаешь, к ним ездили со всех сторон. Тут такая была булочная на Лубянке. И когда выпустили первый хлеб, я лежала уже, мама вся завязанная. Папа для нас сделал мешок заплечный и папа в шинели, ужас, это вообще надо представить себе это, до чего люди дошли. И папа приехал, и привез вот такую вот буханку белого хлеба. Надо знать папин характер. Он летел счастливый, что вот сейчас он всех нас накормит. И он открыл этот мешок, и на мою постель он этот хлеб. Я ахнула: это белый хлеб. Потому, что мы уже дошли все. И к утру хлеба не было. На следующий день папа еще принес. Это, как минимум, как максимум, все раскулаченные и сосланные. В общем так. И голодающие. И люди боялись,, голод держал людей с закрытыми ртами. Эти же люди, которые кричали за свободу. У нас такие были в классе, в школе.
В: А вот расскажите поподробнее, какие были действия верующих во время репрессий? Какие-то петиции во ВЦИК, массовые выступления, листовки, вот что-то такое было?
О: Никогда ничего не было. Какие могли быть листовки, кто мог печатать. Вот у нас в Митрофании ссылали. Была такая прекрасная семья Нащекиных. Они принимали всех ссыльных священников и владыка у них какой-то Вениамин/, не знаю, потом я хотела узнать что это за владыка, так и не узнал никто и куда он исчез так никто и не знает. Но, владыка удивительный был, потому что, больше всех он на меня произвел впечатление, на всю жизнь он мне заложил фундамент, потому что, мне было 7 лет. И Нащекину когда арестовали, она потом пришла к нам, освободилась. Она говорит:» Мне следователь говорит:» Имейте в виду, где двое, трое вас, там мы посреди вас». А, где 10 вас, там мы посреди вас.». -:» Да что вы говорите. Где двое, трое нас, там уже вы посреди нас.». Не противление, оно же заложено в христианстве. И это не могло быть никаких там воззваний. К нам в храм ходил некий князь Дулов, который работал Иудой. И он ходил по храмам, втирался, узнавал: кто активный, кто тут в десятке, кто в двадцатке, кто чего, кто что. Потом начинались аресты. Потом также он пришел к нам в храм: о, Дулов пришел, скоро будут арестовывать . Этих людей видно было. Никуда не денешься. Ну пришло время арестовывать, все. Я помню, в 33-м году, это очень интересно, тогда интересно было что. Вот мою сестру Татьяну арестовали в 32-м году, в январе или в феврале. Отца Михаила в январе. И выпустили ее в апреле. Но, Пасху они просидели в тюрьме. Ну так, как сидели все девочки такие, все, все: кто певчий, кто, все службы знали, они пели всю страстную. Но, с ними сидели уголовники. С ними сидела девочка, которая была замешана в убийстве. Когда страстную пели , знаешь, для нее открывался другой мир. Наступила Пасха, Пасхальная ночь. Часов ни у кого нет, никто не знает сколько время. Темно и темно. -:» Девочки, 12 часов, там уже запели»,- это конвоир кричит. И они запели /Пасху. И вдруг эта убийца маленькая:» Замолчите, замолчите. Нет, нет, пойте так, как вы пели раньше. А это мне не надо, это мне не надо!». Представляешь, 16-летняя девчонка. Татьяну выпустили. И так всех выпускали. Чтобы так могли собраться, денежки где-нибудь собрать, вещи собрать и потом ехать в дальние края, на вольную административную ссылку. Тогда еще так практиковалось. Вот мою сестрицу сослали в Бекбуди. Это где-то на границе с Персией тогдашней. Кругом кочевники, набеги этих самых, басмачей. Стоят кибитки посреди, ни дома, ни работы, ничего. Умирай и все.
В: Ходили ли какие-нибудь слухи об антихристе, вот когда это все обрушилось?
О: Знаешь ли что, здравомыслящие люди всегда смотрят на времена с такой точки зрения. Вот и сейчас время подготовки. Может быть, подготовка прихода антихриста, она идет поэтапно. Первым делом надо сознание людей переделать. Ну тогда естественно. Но, сказать, что это, знаешь, я этого. Ну просто говорили, что сейчас репетиция. Вот и все, репетиция.
В: А вот вспомните еще, какие звучали проповеди в храмах в 30-е годы? Вот какое было отношение верующих и священников к репрессиям?
О: Никогда, ничего никто не говорил. Каждый ждал своей очереди. Вот и все. Сегодня ты, а завтра я. Чего же, собственно о чем говорить. Ну вот мы сегодня с вами здесь собрались, сегодня праздник такой-то, Матери Божий, вот мы молимся, вот мы молимся так вот. Никогда никто ничего. Ничего. Проповеди бывали очень такие, хоры бывали прекрасные. Очень бывали торжественнейшие праздники. Понимаешь, вот праздник святителя Митрофания. Собирались из разных храмов. Храм то конечно маленький не вмещал. Хоры приходили, священники. Понимаешь, это было торжество. Храм украшали весь цветами. Это что-то было необыкновенное. У нас такая была мать Евгения. Это она Евгения Эдуардовна, так ее звали мать Евгения. Она плела гирлянды и гирлянды носили на простынях, потому что, это было что-то необыкновенное. И ты думаешь, кто-нибудь, кому-нибудь, чего-нибудь платил. Нет. Ведь ни трамвая, ничего не ходило, все же пешком. Трамвай доходил до стадиона «Динамо», была конечная остановка 6-го трамвая. И вот дойти еще сколько. И в рясе идут архиереи. Пошел дождь. Мой папа снял, такая у меня была накидка, надел на архиерея потом. Владыка говорит:» Вы же сейчас промокнете.». Папа так, потому что, архиерей идет как по-архиерейски одет. Вот такое было отношение. И приезжали протодьяконы: и Туриков, Михайлов не приезжал. Михайлов служил на Василии Кесарийском. Облагали такими налогами, что рассчитаться они не могли. А у них дети, семьи. И так умираем, тут еще такой налог платить.
В: А что за налог?
О: А как, Церковь не имела юридического лица. А на что вы живете. И вам присылают налог. Налог такой, что вам надо заложить всю семью и то вы не рассчитаетесь. И вы лишаетесь возможности вообще служить . И таким образом Михайлов, у которого было тогда, по-моему, 6 или 8 детей, должен был пойти. Он пошел, Радикюльцев пошел, все они, еще кто-то, все они пошли петь в театр, потому что, семья иначе погибнет. Ну что же оставалось делать. Вот Прокивнов не пошел. А Ториков тоже ушел в бухгалтеры. Кто, уходили люди, потому что, просто существовать не на что было. Очень, это даже представить себе невозможно, такая была жизнь.
В: А вот расскажите, какая была приходская жизнь в 30-е годы? Вот как действовали храмы, как содержали приход, где брали книги, действовали ли воскресные школы какие-то?
О: Ну что ты, какие воскресные школы. Какие могут быть воскресные школы. Приходская жизнь была очень дружная. Все на приходе знали друг друга. Все помогали, кто чем мог. Помогали священникам, тащили все, кто что мог. Принесли тебе лишний кусок хлеба, половину отдаешь. Все, вот так вот. Знаешь, было такое вот. Сейчас вот этого нету и не может быть, потому что , сейчас страшная эпоха жадности развелась. А тогда, понимаешь ли, голодали все и было какое-то в этом отношении равенство. Голод, ведь не даром ведь Некрасовское про голод, это ведь же действительно он воспитывал. И вот то, что Сталин сделал, что колхозы и всех крестьян, которые трудились, всех выслали в Сибирь и там восстановили. У меня такой был знакомый нашей семьи, он агроном. Так он работал там, среди ссыльных крестьян. Они начали на Дальнем Востоке вот такие помидоры выращивать. Вот такие были огороды. Они возделывали все. То есть, они подняли всю Сибирь, потому что, туда выслали прекрасных работников. А что такое беднота. Так это пьяницы и бездельники. У меня наверху жил некий …(35.58). В 15 лет, говорят, он водил бронепоезд, не знаю. Во всяком случае, когда он явился к нам, что мы вот приехали, он на папу:» Вот приехали тут полковник с семьей. Не позволю прописаться, не дам там вам тут жить и все.». А папа посмотрел, а тут лежали вешалки, плечики. Он схватил эти плечики и на …(36.38):» Вон отсюда, мерзавец!». И тот испарился и больше никогда. Он папу очень уважал. Потому, что эти люди, они все в сути своей не имели стрежня. Так легче было жить. И потом он уже имел 3 семьи и у него в разных семьях дети в один год родились. Это был поддонок, самый настоящий. Вот кто был в партии. Это был глашатай, он это все как в 15 лет о. Конечно он ничего не понимал. Все же люди из себя, как мыльные пузыри росли, вот это все партбюро и так далее. Таких нужно было. Или вот такие 25-тысячники, которые шли действительно работать, все. Вот наша Нина, она работала в колхозе, отмеряла земли на колхозы, все. Ну работать надо , где-то надо было работать. Она кончила землеустроительный, надо было работать. Вот работала. Ну а толк то какой.
В: А как приход содержал священника? Ведь священники были же лишены прав и карточек им не выдавали.
О: Ничего не было. Все, что принесет. Вот так вот. Когда папа говорил, отец Владимир, тогда у него было наверное 3 детей, так он, это самое или 4, он папе, кто-то ему принес золотой и папе он отдал, потому что, мы погибали. Взаимно все делалось, понимаешь, кто что мог. Ну бедность невероятная. Голод воспитывал людей. Ведь это люди не представляют что тогда было.
В: А как часто была возможна исповедь, причастие, всегда ли это получалось?
О: А все же люди работали. И тогда была 5-дневка и никогда на воскресенье вообще не попадала. Значит попадала на будни. И уже тут смотри, когда твои именины, потом как-то. Это теперь чуть ли не каждый день я вот смотрю, некоторые причащаются. А тогда люди смотрели: раз в месяц, на именины, на Пасху, на такой-то пост, тогда-то. Ну люди спокойно все приходили, исповедовались. И исповедь была индивидуальная, очень, очень серьезная. Пойдешь, зазвонили, звонят, мы идем в церковь, с папой идешь.
В: А потом, ближе к 40-м годам ситуация изменилась? АВот как вообще менялась ситуация от 20-м к 40-м?
О: Ну тут вообще очень конечно изменилась. Во-первых, уже священники, которые были, они все уже побывали в ссылке. Когда они вернулись, им не дали возможность вернуться в Москву. Им дали право служить за 100 километров. Даже само собой, обновился состав. Потом закрывали храмы. И потом уже же обновленцы захватывали храмы. Это же что-то было жуткое. Вот папа поехал, я не помню, в Великую ли субботу, какой-то праздник большой. И он подходит к церкви. Вокруг церкви ходит отец Феодосий, хороший священник, он в преподобного Пимина и плачет. В 7 часов утра открывают церковь, а эти поджидали где-то. Они накидываются на сторожа, который открывает храм, отбирают у него ключи: все, храм наш. Все. И храм преподобного Пимина делается до 45-го года основным, потом уже в Веденском храме. А когда в 45-м году я пришла, этот храм, в который я ходила, потому что, как бы Петровский закрыли. Священники то пополнялись за счет закрытия храмов. То я, это был храм, он расписан Васнецовым, Нестеровым, в таком стиле и он весь был серебристо- сероватого оттенка. А тут я пришла, вот такие черные стены и по ним вот так вот текло. Я говорю, ну вот это вот беззаконие. Вот так. Так что, тут ходить действительно было мало куда. Вот Всесвятский храм, здешний храм. Его потом закрыли, потому что, никто же не ходил к обновленцам. Святителя Митрофания закрыли в 36-м. Соломенную сторожку закрыли в 37-м. Здесь все же было закрыто. Это невозможное количество храмов закрывали. Ведь единицы остались к войне, к приходу войны. Так что, тут о чем можем судить. Вот я говорю, что я вот всегда ходила и как бы чутьем я искала где есть настоящая молитва. Так я вот ходила, помню, к Малому Вознесению, напротив консерватории. Там служил отец Павел Левашев. Это духовный сын отца Алексея Зосимовского, преподавателя академии. Высокий сухой старик. Вот он говорил проповеди. Вот его проповеди, это было действительно предупреждение какое-то, как колокол. Потом его перевели в Иерусалимское подворье, а здесь закрыли храм. Я пришла в Иерусалимское подворье накануне знамения Божий Матери. Служит отец Павел. Вот так маленький такой образ, склеенный тут, Знамения, он так поставил аналой и он читал акафист, опершись об этот аналой и вот так вот. Знаешь, сколько лет прошло, …(44.31). Он разговаривал с Матерью Божий. Он все вот ей высказывал. В храме была тишина такая, люди ходили только с горем, с состраданием, со слезами. Так не ходили. Тту же, знаешь, ни до того было. И на утро я побежала, вхожу. Храм открыт, пусто, никого, ничего. Что случилось. Отца Павла арестовали, все. Через некоторое время его расстреляли. Не знаю, там 2- 3 недели что ли. Потому, что 37-й год косил уже всех. Тогда всех расстреляли. Всех вот таких пламенных священников. Это же, понимаешь, как оспа: вот сегодня ты, а завтра я и все. Аресты были бесконечные. Никто не знал: доживешь ли ты до утра. На работе следили, вот это собрание. И уже кто-то садился лицом к тебе, этот читает, а этот сидит смотрит. Если кто-то занимается чем-то, сейчас же фиксируется. Если кто-то не слушает, все фиксируется. Это правда, мы все время жили под наблюдением.
В: А какова была связь приходов с монастырями, с монахами? Была ли какая-то возможность ездить в паломничество, ходить в паломничество вот еще в начале 30-х годов? Вот если кто-то хотел уйти в монастырь, что он делал?
О: Понимаешь ли, если кто-то ходил в монастырь, то что он делал, никто знать не должен. Человек находил себе духовного отца. Человек находил какие-то кусочки дней свободных, ездил. Это вроде как мы куда-то ездили в Волоколамск, все. Никто же, я ездила. Каждый день я заходила в тюрьму, проверять списки. Вывешивали списки кого высылают. Значит, надо это самое, посылки. Это же все надо было предусматривать. Кто-то делал ящики, кто-то делал что-то, кто-то, у кого-то какие-то продукты, кто-то чего-то. Все это надо было собирать, потому что, посылки надо было посылать. Так что, знаешь, конечно какая-то связь между людьми существовала безусловно. Но, это действительно было очень все тайно. Ни дай Бог, туда попадал кто-то, кому нельзя верить. Это страшное было время.
В: Каково было отношение к политической жизни, к экономической политике, к социальной политике? Ведь все таки в государстве все жили. Вы же смотрели, что происходило.
О: Да. Ну вот конечно, когда начался НЭП, все воскресли, потому что, вдруг начали магазины открываться, начало что-то. Потом булочная наша стала процветать. Папа стал зарплату получать большую. То есть, мы все ожили. А потом вот коллективизация и уже все поняли, что дальше уже ехать некуда, потому что, Россия всегда была крестьянской страной. А тут тебе хлеба нету. И тут такое было, это ужас. И у меня было впечатление, что постолько, где-то Сталин наверное понял, что коллективизация привела к тому, что ограбление страны, что надо уменьшить население страны. Это было мое личное мнение. Нужно население страны уменьшить на много десятков миллионов. На много десятков. Так что тут, знаешь, страшное дело. Ну перед войной, вот я уже работала, все, зденщина, надо было зарабатывать. Ну конечно помогали священникам безусловно. Они все были молодые.
В: А вот возвращаясь к началу, вот мы говорили, об отце вы сказали, что он был просто верующим человеком всю жизнь. А о матери?
О: Ну мама у нас была, как мы говорили: мама самый кроткий, самый мудрый человек. Она должна была вести самый тяжелый воз по дому. Это же очень было трудно. И потом, квартиры то, это представить: дядюшка, тетушка, которая подковыривала все время и все открыто. Так вот я иду в туалет, форточка приоткрыта. Стоит человек, смотрит кто садиться за стол, кто тут, что тут. То есть, вся жизнь вот так вот, представляешь. Это ужас. Потом, значит, ждешь арест. Никто не знал, встанет ли он утром сам или его арестуют. Это было всюду. А на работе. Ужасно конечно было. Я выучилась молчать. И вот встретив теперь, через 20 с лишнем лет свою сослуживицу Машу, она говорит:» Ольга Александровна, я помню, как вы приходили, говорили:» Здравствуйте.» и молча проходили, садились. И сразу как-то все, начинали работать. Вот вы совершенно были.». Я говорю:» А что же мне оставалось делать.». Потому, что дрязги вот эти все, ужасно. Кто-то вот собирался тихо, мирно, ездил в Саров. Тогда это еще, знаешь, можно было поехать. Ну для этого нужно было собраться, кому-то что-то. Ездили по монастырям. Вот в Саров можно было. Саров конечно был закрытым, но можно было еще туда к преподобному пройти, пройти по канавке, все. Люди умудрялись. Ну мы конечно не могли.
В: А расскажите еще про какую-то общую атмосферу, конец 20-х и вот 30-е годы? Вот как закрывали храмы?
О: Ну вот только так закрывали. Вот захватывали обновленцы. Потому, что обновленцы, они безусловно были связаны с КГБ. И все, им давалось задание, все. Вот каким путем. Вот отец Владимир не отдал ключи. Так Антонин, митрополит живой Церкви на него кричал и топал, он же здоровенный, вот Коренева нарисовала такую махину, кричал:» Убью тебя, как собаку! Отдай ключи!», на отца Владимира кричит. -:» Не отдам, владыка.». -:» Убью!». -:»Убивайте. На Страшном суде мы, владыка, мы с вами вместе предстанем.». -:» Вот паршивый какой!». Теперь все, не закрыл. Он не отдал ключи. А ключи захватывали просто. А потом то то это нужно, то что-то строить, там еще что-то. То есть, храмы закрывали пачками. Это даже нельзя рассказать. Ну если 40 сороков, осталось к моменту войны 44 храма. Ну что же ты хочешь, что это было. Так что, тут очень все трудно.
В: А как происходило обучение? Вот воскресной школы не было.
О: Не было.
В: Ну вот в Петровском монастыре понятно как. Там вот прикрепляли младших к старшим. А еще?
О: Да. Как тебе сказать. Самое главное- это конечно была Церковь. И самое главное и еще были сами по себе семьи. Тогда еще сохранялся дух семейный. Но, я должна сказать, что я всегда, даже тогда удивлялась, как рядом со мной, совершенно рядом существовали семьи, ну как языческие. А теперь, вот что тут можно говорить. Мне кажется, что ну закрывали и закрывали, закрывали и закрывали. Все люди так и жили. Теперь по Власовской, потом и нас закрыли. Что кто мог сказать. Никто ничего не говорил. Все: подлость ваша, доблесть- мы. То есть, другого ничего не скажешь. Мы к обновленцам ужасно относились. И это глупость. А там толко 1 человек. Открываются Царские врата, выходит архиерей и идет с кождением по храму. Я так стою. Он, проходя, у него глаза вот такие стали, он посмотрел на меня, что забежала девчонка и стоит. А я с недоумением смотрю и думаю: куда я попала. А потом, значит, он прошел. Когда они начали иктенью, то я вообще поняла кто тут передо мной. И я моментально ушла. Абсолютно пустой храм. Вот так, к обновленцам не шли. На проповеди Веденского шли, потому что, там такая наша передовая интеллегенция слушала его научные выкладки. Он там доказывал научно. Что они слушали ради духовной потребности. Нет. Ну у них храмы пустовали.
В: А вот еще про религиозное образование?
О: Вот какое же могло быть образование. Если у вас книжки есть, передавайте дальше. Вот так друг другу люди передавали, читали. Ну именно передавали. переписывали, выписывали, вот так. Ну никто ничего другого сделать не мог. Ни дай Бог, кто-нибудь напечатает на машинке или у кого-нибудь машинка. О, это уже все. Вызывали, следили. Так что, тут очень, представить себе эту жизнь очень трудно современным людям, просто невозможно .
В: А что все таки происходило при закрытии монастырей, когда закрывали монастыри, когда вот оскверняли мощи, вот что делали монахи потом?
О: Ну вот когда, я знаю, Засимову пустынь закрыли, ну просто вот выгнали, выгнали и все. Ну что же было делать еще. Кто куда.
В: Ну вот чувствовалось в приходской жизни вот такой монашеский элемент? Потому, что много монахов, они влились в приходы. Вот это почувствовалось?
О: Да, конечно. Во-первых, само по себе всякое действие рождает противодействие. И вот такое отношение запрета, оно ставило людей верующих в очень состояние ответственное за свое звание христианское. Ведь вот что. И, понимаешь ли, что люди, они все сразу видны были. Как следователь Ирине сказал:» Мы знаем прекрасно, что вы все- верующие, лучшие работники. Но, вы не с нами.». Ирина была машинисткой, малограмотный человек. Но, она очень была и красивая, и такая, ну я бы сказала, она святая. Она тоже. И вот раз сослали, два сослали и все. До того, что где-то там пожар, так мы смотрим ее в Волоколамске обвинили, что она поджег сделала. Отец Зосима мне говорит:» Смотрите, сейчас Ирину вели под конвоем в тюрьму.». Ну потом все таки выяснилось, что она в этой комнате и не была, и вообще там чего-то непонятное. Понимаешь, все надо было валить на верующих. Надо было быть очень четким и следить за каждым шагом. Не дать повода ищущем повода. Вот эти вот апостольские слова, они должны были всегда руководить людьми. Тут, я не знаю, я наверное то, что говорю тебе, что-то мало дает.
В: Кто посещал, приблизительно вот по возрасту, по: больше там мальчиков, больше там мужчин, больше там женщин? Вот из кого состоял приход в 30-е годы?
О: Знаешь ли что, я скажу, что довольно много было молодежи и меньше бабушки. Как таковые они не играли никакой роли. Интеллигенция такая сознательная верующая, она всегда составляла в 20-ах и в старостах. И они всегда шли в ссылки. Это как правило. А девочки, мальчики, они ходили. Они тоже искали, потому что, безусловно в этих идеях и в этих самых маршах, и физкультурных этих самых они ничего не находили, безусловно. Ищущие, они шли в храм. Да, это точно. Ах, сейчас будут высылать людей. Наверное на Северный вокзал, там к такому-то составу будет вагон- зак подключен. А может быть поведут машиной к вагону кого-нибудь знакомого. А на вокзал надо с перрона с билетом проникнуть. Значит надо взять перронный билет, что ты кого-то провожаешь. Значит поведут. Теперь, вагон закрыт. Люди: что же, вагон где-то будет. Ну я маленькая, незаметная и я это самое. Какой-то идет дядька с фонарем. -:» Скажите, пожалуйста, вагон «зак» где будет?». -:» А вы знаете, он в Москве. Там его будут прицеплять. А здесь на вокзале не будут.». Батюшки мои, а туда как попасть. Значит туда везут уже. Вот оно какая жизнь. Она кипучая жизнь, колющая жизнь. А дома скандал. У меня обыск совершается дома: откуда у тебя билет! Все так вот. Молчишь уже. И потом, знаешь, слово, оно где-то откликается. Ты кому-то скажешь, а кто-то добавил. А третий уже подслушал. Поэтому уже на столько отрабатываешь все. Вот до чего доходили. Престольный праздник в таком-то храме. Туда собиралось со всей Москвы, торжество. Это уже ничего не сделаешь. Тут уже народу полно и все. Так что, это вообще бывало. Сейчас такого торжества нету. Вот у отца Дмитрия ходы и все, но это совсем не так.
В: Что либо ты верующий, либо ты член пионерской организации. А вот ближе к 40-м или может быть даже после войны начался какой-то такой конформизм, что ты можешь быть одновременно и пионером, и верующим? Что вот родители не препятствуют детям, то есть, они воспитывают их в вере, но они не препятствуют им?
О: Тогда вот да, да. На пионерию смотрели :ничего более особенного. Это вот в комсомол, там еще подумать надо. Важно в партию не попасть. Вот так смотрели. А пионеры, ну как же, это все дети, весь класс записан. Что же один не попадает. Я помню, у нас до войны ну наверное тогда действительно 29-й год такая семья Брейлиных была. Я не так знала, что это Олег Брейлин. Ну когда спросили. -:» Верующий. Да, ходим в церковь. Да, все ходим в церковь.». И значит его разбирали, это все. И мальчику пришлось уйти из школы из этой. Где-то он наверное кончал и все. Ну понимаешь, все надо было как-то так Я говорю, я ходила так вот зашпилив, чтобы мой крест никто не видел. Потом уж стала носить здесь, потому что. Ой. Потому, что тут уже все, все в пионеры, все в октябрята. Ну, между прочим, все это за то тогда, вот когда я поступала в школу, тогда такие были действительно вожатые. И они так тихо это все, они так говорили. Я помню: пришла учительница, говорит:» Ну вы подумайте, я только вхожу и мне какой-то ученик говорит:» А вот знаете, сегодня кто-то, чего-то, какие-то.». Вот как наши ребята, до чего политически грамотные.». 4 класс. А потом уже этих важатых не было. Потом уже все на них смотрели уже как на прихлебателей: а, ты при помощи партбилета хочешь продвинуться. Вот так вот. Их же призерали в душе. Вот так вот все менялось. Так что, вот так. Моя вот, дедушка мой, моя прабабушка Марья Федоровна Морозова, мать Саввы Тимофеевича Морозова. А это его родная сестра. А это дедушка. Она ходила в университет, записывала лекции Ключевского, как пишет академик Мечкин. И она где-то там, на каком-то вечере, я не знаю бал или что, она бросила дедушке перчатки и сказала:» А за рукой придете завтра.». Ну это же скандал. Он русский. Он вроде Ломоносова пришел с 20 копейками в Москву, учиться в Московский университет. Профессор Карлов ….(21.07) Московского университета, историк. Ну что такое. Ее чуть прабабушка не прокляла ее. Конечно ей пришлось перейти в единоверческий. Она человек была очень умный. Но, им пришлось после свадьбы ехать в ….(21.34), потому что, он получил назначение в …(21.36). Ну потом уже бабушка вроде примирилась. Она была очень образованной женщиной. В доме у бабушки кто только не бывал: Владимир Соловьев, Ключевский вообще жил у нас все лето всегда и Барсов, профессор. И на столько в Сушневе, где бабушка жила на даче со всей семьей, так туда собирались все профессора. Когда пришлось Шаляпину готовиться к исполнению роли Иоанна Грозного в «Псковитянке», ему нужно было решить: что собой представлял Грозный. Так он поехал к бабушке в Сушнево. Там были профессора: и психиатры, и такие, сякие профессора, и все. И вот этот вопрос обсуждался всеми профессорами: что собой представлял Грозный. И решили, что он был чистый шизофреник. Потому, что вот эти приступы, когда он казнил всех, а потом каялся, это типично для больных шизофренией. В тоже время он какие-то акафисты писал. То есть, в тоже время это очень такой человек. Очень интересно мое лично мнение. Иоанн Грозный умер в 54 года. Петр I, повернувший Россию, умер в 54 года. Товарищ Ленин умер в 54 года.
В: Ну Сталин их всех пережил зато.
О: Жаль.
В: А мама?
О: А у бабушки было 9 девок и кажется 5 или 6 мальчишек. Мама находилась в числе нелюбимых и некрасивых. И когда ей было там лет 18, бабушка сказала:» Оленька, ты наверное замуж не выйдешь, потому что, на фоне красивых сестриц. Так что, ты должна быть хозяйкой дома. И ты как-то приучайся.»». Ну как это ни странно, в 19 лет мама вышла замуж. И папа, все ж Господь устраивает удивительно. Отец Леонид, он был в монастыре Нового Иерусалима до Лавры. И тогда пустили Виндарскую дорогу здесь, так называемую, которая на Волоколамск идет. И отец Леонид в свой Воскресенский монастырь всегда ездил в поезде и читал, и с рукописями, и со всем. А дедушка, он тоже, они жили уже в Холщевике, в Брыкове, в деревне, дедушка тоже историк и они едут: что это за монах все время читает. Дедушка подошел и говорит:» Вы это самое.». И они оказались, и они стали друзьями. Отец Леонид Ковелин и Генадий Федорович Карлов, профессор. Они оба историки. И уже пошла дружба. И отец Леонид говорит:» Вы знаете, у вас такая большая семья. А у меня в первом кадетском корпусе племянник Саша.». Потому, что бабушка, мама Сашина осталась вдовой в 45 лет. Папа был старшим мальчиком, она с ним поехала к отцу Амвросию. И отец Амвросий сказал. Представляешь. И мальчишке некуда деваться. Он говорит:» А можно мой племянник будет к вам на каникулы, когда свободны?». И таким образом папа попал к бабушке. Он кончил кадетский корпус, выбрал себе Грузию. Поехал в Грузию, потому что, там 9 копеек стоила сотня яиц. Такие были цены. А он говорил:» У меня на шее мать и все девки. Матери надо помогать.». Папа был у нас очень совестливый человек. Ну приехав в отпуск в Москву через 6 лет он сделал маме предложение. Каким образом. Он оставил письмо и сам ушел. Мама находит письмо, читает письмо. Очень жалею, что оно не сохранилось, потому что, для всей молодежи современной это конечно не документ. Когда человек пишет:» Предлагаю вам руку и сердце, и так далее, объяснение в своих чувствах. Только я вам должен сообщить, что я нищий, ибо свое офицерское жалование я должен посылать моей матери и ее многочисленному семейству. Помимо всего, имейте в виду, характер у меня отвратительный. Так что, прежде чем думать, все взвесьте.». Мама, получив такое письмо побежала к брату Юрочке, который очень любил папу и они были дружны. -:» Юрочка, Юрочка, Саша мне сделал предложение и я его принимаю.». Без бабушки. Когда приехала бабушка, ей объявили. А где Саша. Оказалось, что Саша от страху сбежал. Его телеграммой поймали в Рязани. Ну вот такие дела. Вот так вот женились люди и жили по 40 с лишнем лет. Так что вот. Мама была, она была очень умной, очень, как Петя говорил:» Господь Бог на семейство Карповых дал все добродетели. Но, добродетель кротость тетя Оля забрала всю себе.». Мама была и кроткая и добрая. Прекрасная память, она все помнила. Она столько рассказывала. Мне отец Леонид всегда говорит:» Вы преступницы, что вы за мамой не записывали.». Потому, что мама такое знала. У бабушки в доме кто только не бывал. И мама помнила и Владимира Соловьева, и Штанеева, Сафонова, и всех. Ну кто там только не бывал. Надо представить, к дуракам не ходят, правда. Такая была бабушка. Даже Нечкин, выпустив свой труд о Ключевском написал, что:» Лекции Ключевского записывала Анна Тимофеевна Карпова.» И когда они кончали: Ключевский и дедушка, то дедушку оставили стипендиатом, а не Ключевского. Труд его был очень современный, о Малороссии.
В: Сколько у вас вот было сестер и братьев?
О: У нашей мамы нас было 4 девки. Я была последняя, по недоразумению. Так мне мама сказала. Они с папой заключили союз, что теперь папа уходил на фронт, война и так далее, что в общем теперь уже все. Ну оказалось, что мама уже была беременна, как я понимаю. Потому, что мама сказала:» Ну понимаешь, ты родилась по недоразумению.».
В: Ну была же еще ветвь ваших двоюродных?
О: Ну у меня двоюродных невероятно.
В: И вот одни из двоюродных- это Кривошеины?
О: Да. Это маминой старшей сестры Елены, вот это семейство Кривошеиных. Ну, самое главное- мама вышла замуж. А тетя Клава, она была очень хорошенькая и: как Оленька выходит замуж, а не она. Она устроила истерику.
В: А потом что, потом она вышла замуж?
О: Очень неудачно. У нее действительно 3 девки и 2 мальчика. И один сумасшедший из нас, Глебушка. Ну а вышла так, что, ну много всего открылось тут. Савва Тимофеевич, у него остался вот, потом Савва Мавич Морозов был. Сергей Тимофеевич Морозов был. А там вот осталось сейчас несколько Морозовых. Вот сейчас мне даже тут, это самое, были морозовские вечера, морозовские чтения. Даже тут фотография какая-то есть идиотская. Там морозовские чтения, очень интересно. То, что сделали Морозовы России. Необыкновенные. На столько были, несколько дней продолжались они. Это необыкновенно было интересно. Ну я давала мого фотографий туда, все. Много было интересного. Я сама конечно многого не знала, но докладывали очень интересно. Ну как сказать, конечно вот то, что Савва Тимофеевич, он, то ли он не разобрался какой подлец был Горький, то ли его слишком заинтересовало это рабочее движение, все. Они с него столько денег выдоили. А когда он был не нужен, они его убрали. Мама сказала, что, как-то говорит:» Ну как сказать, уже нечего с него было взять.». Потому, что на фабрике после его смерти осталось 2 миллиона долга. И платили дивиденты только таким нищим, как мы. А уже директора, это не современные размышления, они ничего не получали в течении нескольких лет, пока баланс не установился. Знаешь, нищим надо было платить, а себе давать деньги нельзя. Не то, что сейчас рассуждают. Потому, что все это деньги шли на революцию. Ну а результат был вот. Они его изничтожили. Как собирая по зернышку. В этом храме в такой-то день необыкновенная молитва. Следующий такой-то храм. И народ собирается, потому что, здесь действительно идет молитва. И вот я ходила по разным, по разным храмам. И поэтому я очень много так собирала. А потом храмы очень быстро закрывали. Где вот такая была молитва, закрывали. Очень, очень они прям не выносили. Тут все зависит от силы, от возможности, от. Оказалось, что его никто не закрывал. Просто он был у обновленцев. А потом обновленцам негде было служить. И просто, и все. И храм стоял пустой. И после войны его отдали потому, что он не закрыт, вообще он не закрыт. Но, он был в таком виде. Там ни полов, ничего не было. Я всегда поражалась: что они делали, обновленцы, почему они разрушали храм до основания. Ну хорошо, ну вот тут вот вы набезобразничали, но полы то при чем. А уж преподобного Пимина, эти стены, это вот все черное, текущее грязи. У нас там соседка была такая, она работала в ресторане «Якорь» на Тверской. И она говорила, она там посудомойкой работала и она говорила, что: по утрам опохмелиться приходил перед службой сын Веденского. Он всегда опохмелиться, выпьет и потом он идет служить. Ну и видно так хорошо он опохмелился, что он пришел в храм, а там, до сих пор эта икона там. Она перенесена с Новосвещевской, там был храм Казанской Божий Матери. Он снесен до основания, его не восстановили, ничего. И она писана на зеркале с той стороны. Вот зеркальное стекло. И изображение такой чистоты. И этот взгляд Матери Божий вот в душу: вот я вот такая, вот смотрю на тебя. Знаешь, я эту икону, я вот всю ее восприняла в те годы, когда я ходила. И что же, я прихожу. Вот здесь вот между бровями вот такое пятно, как будто в нее выстрелили. О оказывается, у сына Веденского была такая трость с этим острием. И он придя, в таком вот состоянии вот так вот ударил икону и ее вот так вот рассек пополам. И вот ее бедную сколько клеили, сколько восстанавливали, все равно видно. Вот даже сейчас вот придешь и увидишь, что она вся.
В: А где она сейчас находится?
О: Она там же, у Пимена. Большая икона. Вот так, в пол двери она наверное, Казанской Божий Матери. И это было, когда она стояла, вот так 2 половины, вот 2 и она такая белая, чистая, и эта грязь. Боже, я говорю, грехи и беззаконие тут. Ужас, ужас. Посудомойка рассказывает, что вот приходил опохмеляться, а потом ушел служить. Что для людей этих было святого.